ГЛАВА ПЕРВАЯ Орлы медленно парили в вышине; оттуда хорошо был виден берег и раскинувшееся внизу плато, укрытое одеялом лесов и изрезанное речными ущельями. Виден был и город, и залив, и цепь холмов вокруг, с обеих сторон заканчивавшаяся ска- листыми мысами, за которыми открывалось море, и волны его то набегали, то отступали в четкой последовательности день за днем — точно в такт дыханию огромного живого су- щества. Светло-зеленые поля, разбросанные среди них белые, с красными крышами домики и красноватые ленты дорог исчезали только там, где в небо поднималась синеватая горная гряда. Если бы орлы заинтересовались происходившим прямо под ними, на небольшой поляне у самого подножия гор, то смогли бы разглядеть двух мужчин возле невысокого куста, из которого торчало что-то белое. У дальнего конца пастбища, где лес начинал спускаться по крутому склону в горную долину, лежала на спине овца, и это ее окоченевшие задние ноги виднелись среди засохших веток кустарника, который, казалось, расцвел белыми цветами — так много на нем было клочков овечьей шерсти. Если не обращать внимания на почерневшие уже кровавые пятна на шкуре, то мертвая овца больше всего походила на большого игрушечного медвежонка, который истрепался настолько, что его просто выбросили, чтобы не видеть, как из него вылезает начинка. Сразу за поляной стеной поднимался лес, и уже на опушке, среди колючего кустарника, становилось значительно темнее. Со стороны моря пастбище круто обрывалось в глубокое уще- лье, где текла река с черной водой; заводи ее, безмолвные и спокойные, казались темными зеркалами в каменных рамах; в заводях отражались вершины больших деревьев, которые чуть покачивались, когда их легко касался летний ветерок, устремлявшийся к морю. Сперва мужчины не заметили полуобглоданных останков овцы. Они какое-то время топтались вокруг, будто что-то прикидывая и измеряя, а потом один из них прислонил свою двустволку к ветке и небольшим топориком срубил верхушки двух уже достаточно крепких молодых деревьев. После этого он привязал ружье за ствол и приклад к оставшимся пенькам и принялся строить что-то вроде шалаша из веток и хвороста метрах в пятнадцати от привязанного ружья. Когда с этим было покончено, люди отвязали приклад ружья и тщательно нацелили стволы, то есть один целился, а второй лежал плашмя в шалаше лицом ко входу и следил за обоими стволами в щель, проделанную в густой листве. — Так, повыше,-— командовал он приятелю,— нет, чуть- чуть ниже, нет, слишком много! Да, вот так. Ну, теперь сам посмотри. Он выбрался из шалаша, и они поменялись местами. По- том, убедившись, что все в порядке, вернулись к овце, подняли ее, перенесли к шалашу и засунули внутрь. Пока более вы- сокий человек, тот, что срубил молодые деревца, упершись спиной в узловатый корень, ногой заталкивал тушу овцы пог- лубже, второй принялся разматывать нейлоновую леску. По- том высокий взял леску и начал хитрым образом устанавливать спуск: конец лески привязал на спусковых крючках ружья, затем набросил ее на маленький шкив, который прибил гвоз- дем к стволу соседнего дерева, затем протянул леску обратно и набросил на другой шкив; наконец он подвел ее к шалашу и закрепил поперек входа сантиметрах в двадцати от земли. Потом они еще некоторое время повозились, подтягивая лес- ку, чтобы не провисала, и поправляя всю получившуюся сеть. Удовлетворившись проделанной работой, высокий сделал пе- рочинным ножом насечки на коре обрубленных деревьев, от- мечая положение стволов и приклада, затем отвязал ружье, защелкнул стволы, проверил, как закреплена леска на спус- ковых крючках, и осторожно спустил предохранитель. Тот, что поменьше, подошел к шалашу и заполз внутрь. Потом осторожно тронул пальцем туго натянутую леску. — По-моему, должно сработать в любом случае: и если на нее навалится, и если вверх потянет,— сказал он. Его приятель еще раз прицелился, щурясь поверх стволов. — Если он заявится,— пробормотал он,— то проползет по земле вон под той веткой, а когда вцепится в овцу и станет тащить, то как раз должен задеть леску. Сам попробуй, нажми рукой. Потяни-ка леску вверх. В напряженной тишине было слышно лишь, как где-то вдали переговаривается парочка попугаев; потом послышался резкий металлический щелчок бойка. Высокий держал прик- лад ружья, крепко прижимая его к обрубленному стволу де- рева. — Отлично,— сказал он.— Нажимать нужно сильно? — Почти не нужно,— ответил его приятель, поднимаясь.— Только чуть-чуть. Вместе они зарядили ружье, потом высокий привязал его, а тот, что поменьше, держал приклад прижатым к дереву точно там, где были сделаны насечки. Когда все было кончено и предохранитель снова спущен, приятели чуть отошли назад и осмотрелись, пытаясь представить себе, как это будет выгля- деть, когда наступит ночь, а потом наконец пошли прочь — молча и как будто испытывая чувство вины или стыда за то, что сделали. Овцы расступались, пропуская их к машине, стоявшей на дальнем конце поляны; потом хлопнули дверцы, и машина с ворчанием поползла по проселочной дороге, а овцы вернулись к своему вечному занятию — принялись щипать примятую траву на поляне. Совсем неподалеку, на горячей от солнца скале, у излучины реки сидела обнаженная молодая женщина и сушила на солнце волосы. Вокруг стояла полная тишина, и даже дыхания ве- терка, что играл в верхушках деревьев на противоположном крутом и обрывистом краю долины, сюда не доносилось; тем- ная, почти черная поверхность заводи казалась зеркальной. Горячий воздух был напоен ароматами смол и соков деревьев и трав, меда и цветов. Чуть ниже той скалы, на которой сидела женщина, пробивалась и падала вниз тонкая струйка воды, а в застывшей тишине слышалось лишь журчание родника да посвист и крики птиц, точно стрелы пронзавших порой наг- ретый воздух; птицы то парили в вышине, описывая широкую дугу над рекой, то так стремительно пролетали над самой водой, что молодая купальщица едва успевала их заметить. Она сидела, опустив ноги в воду, и ее ступни казались блед- но-золотыми, точно камешки и желтый песок на мелководье. Торфянистая вода в глубоких местах была черной как де- готь, а на отмелях — золотисто-желтой, янтарной; однако, если зачерпнуть ее стаканом, оказывалась почти прозрачной, не замутненной ни илом, ни осадком и лишь слегка подцве- ченной практически безвкусными красителями, содержавши- мися в многолетних слоях лесной почвы на склонах ущелья. Сперва небольшая, но постепенно увеличивавшаяся стайка рыбьей мелюзги собралась у ее ступней и пощипывала пальцы; она улыбнулась, но ноги из воды все же вынула, не зная, чего больше боится: зря дразнить рыбок своими совершенно «несъ- едобными» ногами или того, что через минугу-две они все-таки сочтут ее пальцы съедобными. Она уселась поудобнее, подобрав колени к подбородку и чуть раздвинув ступни, и принялась вытирать длинные густые волосы, подставляя их солнцу, лившему на землю свои теплые лучи; темные пряди водопадом струились по плечам, скрывая ее тело почти до пояса, виднелись лишь кончики грудей. Лицо купальщицы тоже было занавешено волосами, однако тонкие кисти рук и длинные изящные пальцы явно свидетельствовали о ее красоте. Лицо женщины действительно оказалось тонким и красивым, когда она подняла голову, ее светлая, довольно бледная кожа резко контрастировала с темной массой волос. Она продолжала вытирать волосы голубым полотенцем, од- нако движения ее становились все более вялыми, а потом она совсем затихла, застыла и, предоставив солнцу возможность самому сделать эту работу, оперлась ладонями о покрытую лишайниками поверхность скалы, впитывая исходившие от нее тепло и жизненную силу. Джин Мэннион сразу сумела приспособиться к жизни на ферме, находившейся на самой южной оконечности Афри- канского континента. Впрочем, ничего удивительного, осо- бенно если вспомнить, что отец после смерти матери предо- ставил Джин полную возможность научиться вести хозяйство на почти такой же принадлежавшей ему ферме на реке Саби, в самом сердце охотничьих угодий Нижнего Вельда, куда он время от времени наезжал. Ее брат Джон, бывший на четыре года моложе, к его постоянному огорчению, почти ничего этого испытать не успел, ну а после смерти отца все поездки вообще прекратились. Через год она вышла замуж за Саймона. Вспоминая о нем — вот как сейчас, у этой заводи, где они провели вместе столько счастливых минут,— Джин испыты- вала мучительную боль, сжимавшую горло так, что с уст сры- вался невольный стон, а на глазах выступали слезы. Она, как всегда сердито, смахнула их. Саймон умер, и она больше никогда его не увидит. Она вынуждена была все время напо- минать себе об этом и стараться побыстрее переключиться на что-то другое. Ее муж погиб в результате несчастного случая: ехал на автомобиле и налетел на груженный лесом грузовик — именно в этот час, в этот день недели, ровно шесть месяцев назад, на шоссе, всего в нескольких километрах от их фермы. Джин не знала, не потому ли она сегодня пришла к заводи, как бы в очередной раз проверяя себя,— ведь душевные ее страдания главным образом были связаны с тем, что время, вопреки всем ожиданиям, оказалось практически бессильно утишить ее боль. Она очень любила мужа, и теперь он всегда оставался рядом с нею, где бы она ни была. Ферму он оставил ей. Джон Эвери, ее брат, вскоре после смерти Саймона тоже поселился здесь, и теперь сквозь его прежнее бесшабашное мальчишество проглядывала порой взрослость, пока что, впрочем, довольно комичная; но она помогла Джин преодолеть тот мрачный порог, что отделял ее от нормальной жизни, и постепенно вернуть прежний интерес к происходящему вокруг; вместе с этим постепенно вернулся и ее прежний, нечасто вспыхивавший легкий короткий смех. Идея развести овец целиком принадлежала Джону, и, когда пять штук пропали, он страшно разгневался, решив, что жи- вотных просто украли. Но когда их цветной управляющий Генри Эппельс отыскал в кустах полуобглоданную ярку, Джон пригласил Япи Кампмюллера, владельца соседней фермы, тот сразу заявил, что это работа леопарда, и предложил поставить самострел. Кампмюллер всегда заботился о них, точно добрый дя- дюшка. Именно он во время похорон Саймона нес покров для гроба. Его попросила об этом Джин, и Кампмюллер не забыл об оказанной ему чести, ибо Джин таким образом как бы публично признала его ближайшим другом покойного. С тех пор он взял на себя обязанность быть ей защитником, хотя и ничуть не изменил своей обычной грубовато-добро- душной манере вести себя. Она раньше не была с ним близко знакома, воспринимая просто как соседа. Он вечно носил, казалось, одну и ту же рубашку цвета хаки и пропотевшую шляпу. Это был крупный мужчина с загорелым лицом, гром- ким смехом и голосом. Даже для его роста руки, ноги и уши у него были слишком большие. Саймон уверял ее, что Кам- пмюллер далеко не так прост, как кажется на первый взгляд, однако их взаимное чуть ли не обожание все же оставалось тогда для Джин загадкой, хотя теперь она уже догадалась о причине этой любви. И еще она поняла, что Кампмюллер почти в два раза старше ее. Их ферма в предгорьях Лангеберге занимала более шести- сот гектаров и сменила уже немало владельцев. Почвы здесь были во всех отношениях бедные, и местные земледельцы любили перечислять, чего именно в них не хватает, часто споря друг с другом и восхищаясь, как это им удается все же с такой землей управляться, ибо большая часть фермеров в этом смысле оказывалась примерно в одинаковом положении. Да, возделывать эту землю было трудно, но места здесь ока- зались красивые, а Джин вполне могла позволить себе зани- маться фермой лишь с помощью чековой книжки. Ее ферма, как и многие соседние, располагалась на рав- нине, протянувшейся с востока на запад между горами на севере и морем на юге. С гор сбегало множество речек и ручьев, которые прорыли узкие, с крутыми обрывистыми бе- регами овраги и ущелья, превратив равнину в этакие «амери- канские горы», фантастическими изгибами тянувшиеся сквозь густые леса к побережью. Ручьи часто сливались друг с другом, и прорытые ими овраги тоже соединялись, перекрещивались и бежали дальше неровными зелеными волнами с проблес- ками пенноокрашенных скал в местах своих скрещений, а ручьи постепенно превращались в реки, лениво стекавшие в низменные эстуарии и впадавшие в море; порой они нетороп- ливо несли свои воды над белым песчаным дном, а порой — неслись стремительным потоком и жадно лизали могучие контр- форсы скал. Густо заросшие деревьями расселины были по- хожи на разветвлявшиеся артерии, тянувшиеся от лесистого горного массива и снабжавшие равнину живительной силой, дабы дикие животные могли щипать траву, лакомиться моло- дыми побегами и рыться в земле на возделанных почвах по берегам рек. На ферме Джин лишь с одного места можно было увидеть море, однако, когда дул западный ветер, рев океанских волн слышался постоянно и повсюду, подобно грохоту грома или далекой канонаде. Побережье летом служило курортом для магнатов горно- добывающей промышленности и прочих богатеньких северян, и тогда десятки километров сверкающих песчаных пляжей усыпали купающиеся в бикини, ярких платках и халатах, куп- ленных в Каннах или Сен-Тропезе. Синие горы на горизонте и расстилавшиеся у их подножия леса служили для обитателей пляжей всего лишь театральным задником, на фоне которого покачивались в танце парочки и слышалось звяканье льда в стаканах. Стадный характер жизни курортников и стремление к комфорту мешали им проявить интерес к окрестным землям и их обитателям, особенно если это было связано хотя бы с малейшими неудобствами, а лес особого комфорта не сулил, как, впрочем, и горы, которые хороши были лишь в качестве декорации, как и бблыпая часть мелких ферм с их небогатыми белыми или еще более бедными цветными хозяевами. Когда обезьяны в первый раз вторглись в их старый фрук- товый сад, Джин очень рассердилась и удивилась, но когда дикие свиньи и дикобразы вырыли у нее на грядках весь лук, она просто не сумела представить себе, что подобные дикие животные могут фыркать и рыться при лунном свете буквально у нее под окном. Ну а тот факт, что и обезьяны, и дикие свиньи могут служить добычей таким крупным и опасным зверям, как леопарды, она сочла вряд ли возможным в здешних местах; такое могло случиться разве что очень далеко, в се- верных районах огромного вельда, а потому Джин решила даже не задумываться на сей счет. Она, в общем-то, так и не поверила, что пять пропавших овец стали жертвой леопардов, и потихоньку, чуть ли не виновато, каждый раз проверяла, заперты ли на ночь собаки, чтобы их ненароком не подстре- лили. Солнце, казалось, уже утонуло на дне оврага, и птицы запели по-другому в ожидании сумерек. Где-то в подсознании Джин шевельнулась древняя память об опасностях, которые сулила близкая ночь; это был некий не совсем уснувший атавистический инстинкт, ибо, хотя солнце все еще горячо пригревало плечи, она чувствовала, что птицы уже зовут ее домой, а в кронах высоких деревьев затаились глубокие тени. Джин резко вскинула голову и огляделась, как бы описав глазами полукруг слева направо. Потом одним грациозным движением вскочила, повернулась лицом к толпившимся у нее за спиной деревьям и принялась одеваться. А на другом берегу заводи, не более чем в тридцати метрах от Джин, самка леопарда, застывшая было при первых проявлениях жизни в неподвижной прежде человеческой фигуре на скале, снова припала к земле в зарослях колючего кустарника и не мигая глядела на молодую женщину, прижав уши и чуть покачивая хвостом. Самка была озадачена поведением двуногого существа на скале. Его запах она помнила, однако этот запах перебивали какие-то другие, новые для нее ароматы, так что картина в целом не складывалась. К тому же со скалы не доносилось ни звука. Людские голоса были ей не в новинку, а за прожитые годы она научилась отлично распознавать те звуки, которые неизбежно следовали за резким запахом человека. Необычайно тонкий слух, свойственный леопардам, позволял ей расслы- шать любой шепот, или чирканье спички о коробок, или самое слабое звяканье металлического предмета, или легкий треск зацепившейся за колючку материи — такие звуки на расстоянии совершенно не способно воспринять человеческое ухо,— а потом она точно определяла источник звука и неза- метно ускользала прочь. Удивительно ей было и то, что человек на скале был практически неподвижен. А теперь — как, впро- чем, и всегда, если проявить должное терпение,— ее враг сам заявил о своем присутствии — начал двигаться и обрел кон- кретную форму. За спиной самка леопарда услышала тихое нервное шипение: это был ее двухлетний детеныш, который у нее из-за плеча тоже явно наблюдал за человеком, держась в двух шагах позади матери. Девушка оделась, совершенно не подозревая о присутствии хищников, однако довольно поспешно, ибо солнце уже совсем ушло со скалы. Она перекинула полотенце через плечо, отб- росила назад густые пряди влажных черных волос и двинулась вверх по тропе. Самке леопарда недавно исполнилось семь лет, и если не считать шрама, срезавшего часть ее правого уха и заканчи- вавшегося небольшой лысинкой над правым глазом, то она была очень красива — мускулистая, с безупречно чистой, лос- нящейся шкурой. Она была родом из старинного лесного племени, исключительно крупная. Почти черные пятна у нее на спине и на лапах ярко контрастировали с практически белоснежной шерстью на брюхе. Сейчас, когда последние сол- нечные лучи, проникая сквозь густую листву, светлыми зай- чиками играли на земле под деревьями, среди черных теней и темно-зеленой листвы ее защитный окрас был поистине безупречен. Самка и ее совсем уже взрослый детеныш, сту- павший за нею след в след, неторопливо и совершенно бес- шумно поднялись вверх по склону, поросшему густым тени- стым лесом. Зрачки их глаз теперь расширились и стали по- хожи на черные мраморные шарики; даже во мраке они спо- собны были заметить мелькнувшую в сплетении корней под густым кустарником серую полевую мышь. Путь вел их все выше по крутому горному склону к одному из временных пристанищ. На вершине стало чуть светлее, меж стволами развесистых деревьев кое-где виднелось голубое небо. Здесь, среди валунов и скал, что скатились с нависших над головой утесов, еще сохранилось дневное тепло, да и торчавшие по- всюду алоэ свидетельствовали о том, что сюда солнце загля- дывает чаще и греет сильнее. Леопарды следовали друг за другом, точно одно странно-извилистое животное-призрак, и задержались лишь у подножия знакомого утеса. Здесь самка впервые подняла голову и настороженно посмотрела огром- ными глазами вверх — до этого она шла ленивой «прогулоч- ной» походкой. Потом собралась, перестала нервно шевелить хвостом и без малейших усилий крупными прыжками двину- лась вверх по неровной скалистой поверхности утеса. Вскоре она снова оказалась в тени нависшего каменного козырька на вершине, выше самых высоких деревьев. Через несколько мгновений к ней присоединился и сын. Какое-то время оба сидели рядом, глядя куда-то на тот берег оврага и прислуши- ваясь к звукам наступающей ночи. Отношения самки с детенышем сохранились до сих пор скорее в силу привычки, а отнюдь не чрезмерной материнской привязанности. Он родился здесь, в этом самом логове, вместе с тремя прочими малышами — всего в помете было две са- мочки и два самца. В течение трех месяцев детеныши были совершенно беспомощными и лишь сосали материнское мо- локо, так что мать неутомимо охотилась то в верхнем, то в нижнем конце долины, а порой даже на самой вершине гор- ного хребта, километрах в шестнадцати от логова. Однажды, когда пара черных орлов начала чересчур внимательно рас- сматривать детенышей сверху, она перетащила их в другое логово, находившееся на соседней горной гряде. Это оказалось нетрудно, однако заняло довольно много времени: нужно было дождаться темноты, чтобы орлы улетели прочь, в свои горы, а потом по одному перетащить детенышей, аккуратно держа их за шкирку, по узкой горловине — запасному выходу из логова наверх — через плоскую долину и темный лес внизу, а потом снова подняться высоко, к другому гнезду, которое она приготовила загодя. Каждый раз, когда она уносила оче- редного детеныша из своего все уменьшавшегося выводка, оставшиеся малыши продолжали счастливо играть, точно по каким-то неведомым часам определяя время до ее возвраще- ния, когда знакомый силуэт матери внезапно заслонял собой вход в пещеру, принося долгожданный покой. Самка леопарда выбрала для этой «операции» ясную лунную ночь, зная, что враги ее, как правило, не слишком любят охотиться при луне; а уж ей-то хорошо были известны повадки тех, кого следовало считать врагом и ее детям, ведь кое-кто из них принадлежал к тому же племени, что и она сама. Через две недели, после тщательной разведки, она пере- несла свой выводок на прежнее место. Чтобы малышам хватило молока, она охотилась, не зная жалости, и охота редко оказывалась неудачной. В тот год особенно расплодились дикобразы, и она стала чуть ли не специалистом по охоте на них, умудряясь уловить именно то мгновение, когда дикобраз наконец поворачивается спиной, чтобы послать в морду врагу заряд своих смертельно опасных игл; в этот миг она, извернувшись, и наносила дикобразу сокрушительный удар по голове. Дикобразы, любившие ла- комиться нежнейшими корешками и луковицами диких рас- тений, сами служили отличной пищей для маленьких леопар- дов, которые быстро росли. В последний раз самка убила для своего семейства крупного бущбока, и этой антилопой они питались целую неделю. Наконец, после сотен уроков, когда ее дети охотились на кузнечиков, лягушек, речных крабов, мышей и землероек, а порой — для отработки техники — даже на маленьких антилоп, воспитание молодых леопардов, кото- рому она отдала столько времени, было завершено. Детеныши один за другим вдруг просто обнаруживали, погнавшись за мышью или куропаткой, что мать куда-то исчезла. В конце концов с нею остался лишь этот последний, с поразительным упорством продолжавший ходить за матерью по пятам. При желании она довольно легко могла бы удрать от него, однако прокормить одного детеныша ничего не стоило, а вскоре они уже охотились вместе и почти на равных. По своему поведению молодой леопард ничуть не отли- чался от прочих представителей племени, однако кое-что в облике существенно выделяло его среди других леопардов: с головы до кончика хвоста он был черным как смоль. И ка- залось, что морда у него еще чернее, видимо, потому, что глаза особенно ярко выделялись на этом угольно-черном фоне. Сейчас, когда закатные лучи просачивались сквозь листву, оставляя среди папоротников лужицы золотистого света, глаза его казались изумрудно-зелеными, но в ночной тьме, особенно при виде костра, они вспыхивали красным, точно угли. Итак, молодой леопард являл собой исключительно яркий образчик меланизма. Встретившись теперь со своими детенышами, самка уже не признала бы их. Территория, где обитали они с сыном, принадлежала не только ей, однако благодаря сложному и взаимовыгодному расписанию проживавшие здесь леопарды, среди которых было и два совершенно взрослых самца, редко позволяли себе враждовать друг с другом, по крайней мере из-за охоты. Запах другого леопарда всегда позволял опреде- лить, когда именно и в каком направлении он прошел, и, подобно маякам в этом океане зеленых теней, сложная система своих и чужих запахов вспыхивала то красным, то зеленым огнем старинного языка предостережений. Пока пищи было в достатке, охотничьи территории редко перекрывали одна другую; когда добычи стало меньше, пят- нистые охотники стали совершать «радиальные» вылазки в разные концы своего района, и тонкую сложную систему вза- имных ограничений и прав пришлось снова регулировать. Успешно вырастить четверых детенышей сразу — случай редкий, большая удача; им очень повезло, ибо тот год оказался исключительно изобильным. В тяжелые времена удачей было бы сохранить и одного малыша. Однако даже этот единичный случай, когда в лесах у подножия гор одновременно подросли четыре молодых леопарда, неизбежно должен был нарушить здешнее равновесие, и если бы молодые самки впоследствии не ушли далеко от этих мест, в горы и даже дальше, их собственное потомство имело бы крайне мало шансов выжить. Уже и сейчас чувствовалось, что дичи становится все меньше и меньше. Дикие свиньи давно уже исчезли из горных долин, расположенных между мысами-близнецами, и перебрались в более густые лесные массивы; бушбоки тоже стали чересчур осторожными, а мартышки и бабуины, казалось, пребывали в состоянии вечной сварливой ссоры. Бурно увеличившееся людское население данного региона начало выходить за пределы, строго установленные нормами цивилизации, как то случалось уже множество раз во множе- стве других мест земного шара, и, как и всегда прежде, натиск цивилизации оказался не только решительным и безжалост- ным, но и еще более сократил старинные территории прожи- вания диких животных. Когда самка леопарда снова почувствовала тягу к самцу, ее отношение к сыну быстро переменилось. Она давно уже порыкивала на него и сердито замахивалась лапой, однако же лишь в тот полдень, когда огромный чужой леопард свирепо глянул на него и припал к земле на дальнем конце лесной прогалины, черный детеныш познал настоящий страх. Мать стояла в стороне, а взрослый самец пошел прямо на него с угрожающим раскатистым рыком, и черный бросился бежать. Через некоторое время он, правда, снова отыскал мать в логове среди скал; она приветливо лизнула сына, и жизнь молодого леопарда вошла в привычную колею. Никогда прежде самка леопарда не убивала овец. Она много раз оказывалась с ними рядом, и эти животные, пасшиеся на лугу у самой лесной опушки и не имевшие ни рогов, чтобы защитить себя, ни умения быстро бегать, при желании легко могли бы стать ее добычей. Но было в их запахе нечто, ме- шавшее ей на них охотиться, если хватало другой пищи. Мо- лодой леопард убил первую из тех пяти овец, еще учась охо- титься, а когда он оттащил тушку в заросли колючего кустар- ника, мать присоединилась к нему, и они за один присест съели почти целую овцу, не тронув лишь голову, копыта и шкуру. Мясо было вкусным, но вот шерсть, которую они сперва пытались как-то убрать с овечьего брюха с помощью языков, оказалась очень противной. Сейчас, лежа рядом с сыном на устланном палой листвой полу пещеры, мать заботливо вылизывала его черную морду, и молодой леопард охотно ей подчинялся, зажмурившись и положив голову на лапы, как в детстве. Он весил уже почти шестьдесят пять килограммов натощак и, вместе с метровым хвостом, был два с половиной метра в длину, то есть по весу и величине почти догнал мать. Голова его с плотно прижатыми ушами, когда он с удовольствием подставлял морду ласковому шершавому материнскому языку, напоминала змеиную и с закрытыми глазами и расслабленной полуоткрытой пастью не казалась сейчас такой уж опасной и грозной. В мягких лучах закатного солнца пещера, выходившая на запад, сияла розовым светом, отражавшимся от красного пес- чаника, и роскошная шкура самки выглядела великолепно. На ее широкой спине, покрытой черными округлыми пятнами с сердцевинкой густого, рыжевато-желтого цвета, более тем- ного, чем основной золотисто-коричневый фон, весь солнеч- ный свет, казалось, собирался, а потом разлетался брызгами. На плечах пятна были густо-черными и почти идеально круг- лыми, а сбегая вниз по лапам, приобретали сперва каплевид- ную форму, а потом превращались просто в продолговатые штрихи. Она лежала, приобняв одной передней лапой сына за плечи и уютно устроив его голову на второй своей передней лапе; рядом с ним длинная мягкая шерсть у нее на брюхе казалась удивительно светлой, почти белоснежной. Последний солнечный луч, словно не желая никому усту- пать свою власть над царством красок, чуть задержался здесь, на высоком утесе, и вот в последний раз янтарным блеском вспыхнул в глазах самки леопарда, в последний раз высветил розовый лепесток ее языка, которым она вылизывала сына. Сгущались сумерки, и самка встала, резко дернула хвостом и посмотрела вниз, в долину. Сын ее некоторое время полежал еще на спине, потом, желая снова привлечь внимание матери, несильно ударил ее лапой с убранными когтями по морде. Однако негромкий трескучий рык самки заставил молодого леопарда тут же вскочить и встать с нею рядом в полной боевой готовности — уши торчком,— ожидая наступления ночи. Они видели, как на том конце долины зажигались огни в окнах фермерского дома, слышали лай собак — все это было им хорошо знакомо. Вдали лаяла другая собака, чуть звенела гитара, гудели автомобили, но для леопардов эти звуки не имели осо- бого смысла, разве что принадлежали они тоже миру высоких двуногих существ. Долину давно уже затопило целое озеро тьмы; леопарды вместе поднялись по узкой горловине на вершину утеса и тут же растворились в лесном мраке. Теперь они испытывали настоящий голод, не зная, что ужин поджидает их под холод- ным недреманным оком ловушки-самострела. Ступая друг за другом след в след, они безошибочно продвигались по темному лесу к той большой поляне на вершине горы, где обычно паслись овцы. Не обращая внимания на рассыпавшуюся по лугу отару, они обошли пастбище по опушке леса и снова вошли в чащу чуть ниже небольшой плотины. Овцы на пло- тине белой волной шарахнулись прочь, только копытца за- стучали. Но тут проснулась парочка зуйков; птицы закружили над плотиной, громко протестуя скрипучими голосами, и тут же вдали залаяла, точно на что-то бесконечно и бессмысленно жалуясь, собака. Леопарды не остановились и как будто бы даже ничего не заметили. Теперь они двигались быстро, низко припадая к земле, торчком стояли только их подрагивавшие уши, чутко отмечавшие любой, даже самый незначительный шорох, спо- собный представить какой-то интерес. Потом хищники пошли медленнее, ступая совершенно беззвучно, и даже суетливый шепоток полевой мыши или шорох змеи, проползшей в сухой листве, тут же распознавался ими и соответствующим образом интерпретировался. Их мягкие передние лапы с чуть повер- нутыми внутрь подушечками сперва очень легко касались зем- ли своей внешней стороной, а потом уже всей поверхностью. Молодой леопард шел след в след за матерью, аккуратно ставя лапы так, чтобы на земле оставалась только одна цепочка следов. Едва ощутимый ветерок, чуть шевеливший тонкие шерстинки на ушах леопардов, сообщал им обо всех переменах в направлении основного, верхнего ветра, так что они могли подкрасться к добыче с подветренной стороны и совершенно незамеченными; усы на мордах, являвшие собой шевелящиеся пучки сверхчувствительных нервных окончаний, помогали с безошибочной точностью определить необходимую мощность прыжка и характер возможных препятствий. Будучи существа- ми с необычайно острым зрением, слухом и фантастическим осязанием, леопарды весьма мало зависели от своего относи- тельно слабого обоняния. Они остановились там, где была оставлена убитая овца, озираясь и подозрительно нюхая воздух, но запах овечьей туши был знакомым, и он вел их прямо в ловушку, находив- шуюся в двадцати метрах от того места, где они стояли. Возле убитой овцы запах человека стал сильнее, но и в этом не было ничего нового. Самка много раз за свою жизнь посещала стоянки человека, не раз спокойно перешагивала через по- гасшие кострища и даже через совсем еще теплые угли и хорошо знала свойственные таким местам запахи — свеже- срубленного дерева, табака, кофе. Случалось иногда, что там попадались и лакомые кусочки; однажды она нашла голову и ребра бушбока, а в другой раз — целую кучу вкусных косточек куропаток и цыплят. Молодой леопард обогнул шалаш и зашел сбоку, почти волоча брюхо по земле и с отвращением подергивая хвостом, а его мать, припав к небольшому бугорку чуть выше по склону, наблюдала за ним и прислушивалась. Снова и снова выводил свою молитву козодой: «Помилуй нас, Господи!» — и скрипу- чий пронзительный голос его слышался в ночи далеко и от- четливо, доминировал над погруженной в молчание черной долиной, однако чуткий слух леопарда улавливал и множество иных звуков, каждый из которых нужно было определить и оценить. Самка почувствовала, как молодой леопард двинулся прочь, исчез за странной грудой веток, потом снова появился — очертания его головы едва заметны были на фоне ночного неба, потом осторожно проплыло длинное тело. Он подбирался к мертвой овце сбоку, спускаясь по склону холма, чтобы потом легче было тащить ношу вниз, к тому же здесь, возле странной кучи веток, торчало молоденькое деревце, которое удобно бьио использовать в качестве рычага, чтобы поддеть тушку. Леопард уже почти достиг своей цели, когда ночь вдруг взорвалась. Незащищенные глаза его матери, резко сузившись, успели все же заметить слабый свет звезд над абсолютно чер- ным колодцем тьмы в лесной долине, языки пламени, взмег- нувшиеся из этой тьмы и на мгновение высветившие каждый листок, каждую веточку вокруг, а потом она почувствовала в голове резкую боль. Прежде чем, повинуясь инстинкту, бро- ситься огромными прыжками вверх по склону, она увидела, как ее детеныш перекувырнулся в воздухе и с треском упал куда-то в заросли. Она сломя голову мчалась прочь сквозь колючий кустарник, а эхо от выстрелов все еще плавало рас- катами над долиной. Через полчаса самка была уже в безо- пасности, в пещере под скалой, и ее заботило только одно: она по-прежнему испытывала голод. На том конце долины все еще светился желтый прямо- угольник окна в фермерском доме, да та же собака продолжала лаять с подвывом где-то вдалеке. Самка леопарда улеглась и стала ждать сына. Шорох покатившегося вниз камешка в тем- ноте заставил было ее напрячься, но она быстро расслабилась снова, поняв, что это молодой леопард поднимается по склону. И все-таки что-то было не так: он двигался странной неук- люжей походкой, не похожей на прежнюю. Кроме того, она почувствовала запах крови и невольно вся напряглась, а губы сами собой обнажили клыки в безмолвном рычании. Молодой леопард с трудом поднялся на утес и тут же стал вылизывать раны. Мать наблюдала за ним из-за угла пещеры. Немного привыкнув к заглушавшему все остальное запаху крови и стра- ха, она наконец приблизилась к сыну и принялась помогать ему зализывать зияющую рану, тянувшуюся от правой лопатки по ребрам до подбрюшья. Молодой леопард подчинился ей и осторожно лег, уронив голову на лапы и глядя во тьму удив- ленно моргавшими глазами, смущенный и ослабевший от по- тери крови. Заряд картечи, с грохотом и пламенем взорвавшийся перед ним в ночи, пролетел не более чем в пятнадцати сантиметрах от его головы, лишь поранив плечо и бок. Ему здорово повезло, что он подбирался к заветной цели сбоку. В любом другом случае картечь угодила бы ему прямо между лопатками. И все-таки рана оказалась довольно глубокой и сильно крово- точила; собственно, это были даже несколько рваных ран, слившихся в одну. Но куда серьезнее была повреждена задняя лапа, хотя эту рану, по крайней мере, он мог достать языком. Подобравшись к овце, он как раз поднял эту лапу, прижав ее к правому боку и собираясь опустить на деревце, выпол- нявшее роль рычага, когда прогремевший выстрел оторвал ему пальцы и чуть ли не половину ступни. К рассвету самка стала беспокойной. Она мерила быстрыми нервными шагами площадку перед логовом, издавая пронзи- тельные стонущие звуки, которые странно походили на мяу- канье обычной домашней кошки, только куда более мощное. Наконец она что-то коротко и ворчливо прохрипела, точно тупая пила, в последний раз оглянулась на логово и стала подниматься вверх по узкой каменистой горловине навстречу блекнувшим звездам, толпившимся над вершинами далеких гор. Самка уходила одна. Она торопилась. Вскоре ей пред- стояло произвести на свет малышей, и инстинкт гнал ее впе- ред, в безопасное место, со свирепой настойчивостью, не позволявшей вспоминать о прошлом. Даже память о ловушке почти погасла; наоборот, воспоминания об огненной вспышке во тьме, об ужасном грохоте, о кровавом следе, который вел к ее логову, и о раненом молодом леопарде теперь означали только одно: там опасность! А сейчас для нее не было ничего более важного, чем спасти и сохранить те новые жизни, ко- торые она носила в себе. Лишь один раз, решив передохнуть и прислушаться, черный леопард перестал вылизывать раны и услышал зов матери — далеко, на склоне соседней горы; ее глубокое, похожее на кашель рычание звучало как приказ застывшему от ужаса ночному лесу хранить абсолютное молчание, и лес подчинился. ГЛАВА ВТОРАЯ Пробуждение от ленивого сна на свежем воздухе — одна из малых радостей жизни, которую слишком часто либо не замечают, либо считают просто недоступной в тех местах, где человек воображает себя чрезвычайно занятым «полезным тру- дом». Лежать на мягкой лесной траве, слушать негромкий рокот моря и видеть над собою густую зеленую листву, пронизанную солнечным светом, а потом позволить себе соскользнуть в легкий поверхностный сон и плыть в нем, подобно рыбе в теплой мелкой заводи... Такой сон никогда не напоминает погружение в холодные темные глубины вод, где тебя могут подстерегать всякие неведомые кошмары; после такого сна человек просы- пается с улыбкой на устах. Именно так и случилось; он улыбнулся и вытянулся на спине; ноги, раздвинутые в стороны, торчали наружу; сухие листья шуршали у самого лица. Он полежал так минутку, улыбаясь и щурясь от удовольствия, как кот, потом быстро сел, выбросив вперед руки, вскочил и бросился бежать вниз по тропинке, почти не разбирая пути, точно спасающееся от преследователя животное или опытный танцор, у которого рассчитан каждый прыжок. Последний отрезок тропы, где она, извиваясь, спускалась к желтому песчаному берегу ма- ленькой, укрытой среди скал бухточки, был значительно круче, и здесь он шел осторожно, порой в поисках равновесия хва- таясь за выступ скалы или за сучковатую кривую ветку, а один раз даже остановился, любуясь безбрежным океаном, простиравшимся до самых ледяных торосов Антарктики на многие тысячи миль к югу. Он смотрел на вспухавшие ряды волн, мчавшиеся к утесам, величественные громады, взрывав- шиеся хлопьями белой пены и грохотом прибоя после фи- нального броска на черные скалы. С наслаждением полюбо- вавшись морем, он спрыгнул вниз, прямо в последнее сол- нечное пятно на берегу, и быстро прошел по коридору речного ущелья, густо заросшего деревьями с темно-зеленой листвой, к своему лагерю. Пещера, в которой он поселился, была отлично располо- жена и недаром выбрана в качестве жилища ее многочислен- ными предшествующими обитателями. Она была не слишком глубока, а потому довольно хорошо освещена солнцем даже в эти послеполуденные часы. У Одной из ее стен бил неболь- шой родничок, и вода стекала по заросшему мхом и папорот- ником-адиантумом в естественный, выдолбленный в камне резервуар, а стена деревьев перед входом отлично загораживала от ветра. Было приятно, испытывая душевное волнение, отыс- кать где-нибудь в куче мусора старую косточку и думать, что когда-то давным-давно, может быть тысячу лет назад или больше, другой человек сидел на этом же самом месте и слушал тот же морской прибой и, возможно, то же тихое журчание родничка, даже не представляя себе, что в мире есть и другие народы, и безоговорочно считая лишь собственный народ хозяином и высшим смыслом мирозданья. Однако те- перь внутренний вид пещеры стал иным. В углу, под выступом скалы, стояла раскладушка, аккуратно застланная серым оде- ялом с подвернутой простыней и подушкой в белой наволочке. Выступ над нею занимали рюкзаки, керосиновая лампа, ко- робки с едой, котелки и сковородки, а на полу у выхода был устроен очаг, аккуратно обложенный камнями, возле него стоял походный столик, три складных матерчатых стула, ке- рогаз и рашпер. Центральная часть пещеры почти вся, на- сколько это оказалось возможно, была выложена кусками плавника, подобранными на берегу; некоторые куски дерева явно сохранили еще остатки белой и синей краски и кора- бельного свинцового сурика. На столе лежала аккуратная стопка страниц с отпечатан- ным текстом, прижатая сверху каким-то древним каменным орудием с дыркой посредине, теперь выполнявшим функцию пресс-папье, а рядом со стопкой бумаги виднелся буклет, на обложке которого было написано: «Клиффорд Тернер, бака- лавр. Заметки о южноафриканском леопарде». У стола, на двух прямоугольных чурбачках, пристроилась портативная пи- шущая машинка, а рядом — портфель с именной табличкой: «К.Б.Тернер». Клиф положил книгу на стол, присел на кор- точки и, насвистывая сквозь зубы, принялся укладывать ра- стопку для очага. Он был высокий, худой, широкоплечий; впрочем, широкие плечи только подчеркивали его худобу, как и вылинявшие голубые джинсы, тяжелые ботинки и болтав- шаяся на нем охотничья рубашка цвета хаки с расстегнутыми пуговицами. Когда дымок над кострищем стал завиваться кольцами, Клиф повернулся и посмотрел на заходящее солнце; в ярком свете трехдневная щетина на его довольно-таки креп- ком подбородке вспыхнула червонным золотом, как и рыже- ватая шевелюра — длинная, роскошная грива до плеч. Однако из-за небритых щек и слишком густого загара он казался старше, чем был на самом деле. Клиф Тернер никогда не отнес бы себя к «привилегиро- ванным» молодым людям, описывая свой жизненный путь, и все же однажды ему пришлось весьма серьезно задуматься над этой проблемой после спора с приятелями из Кейптаунского университета и постараться отыскать более четкое определение собственной жизненной позиции. Случилось так, что они, все шестеро, были англоязычными южноафриканцами в четвер- том поколении. Они не раз уже обсуждали тот факт, что чисто случайно оказались белыми, имели неплохую материальную поддержку со стороны вполне обеспеченных родителей, и теперь у них возникло желание по мере возможностей оправ- дать возложенные на них надежды всего южноафриканского сообщества, то есть всех — чернокожих, цветных и белых — граждан ЮАР. Уже сам по себе этот факт, а также их пот- ребность дать рационалистическое объяснение некоторым яв- лениям в жизни их страны были, видимо, результатом поли- тики Южной Африки, а не просто обычным студенческим стремлением к равноправию. Это было конечно же проявле- нием горячего желания как-то восстановить равновесие в об- ществе и чувства вины за собственное благополучие перед лицом вечного бесправия и неприкрытой нищеты. Во время срочной службы в армии он очень много читал — для чтения там были и время, и возможности — и при этом умудрялся не казаться другим ни чокнутым, ни букой. От- шельник по природе, он тем не менее пользовался среди солдат всеобщим расположением, потому что — по крайней мере внешне — производил впечатление всегда веселого и фи- зически сильного человека и к тому же никогда не афишировал своего пристрастия к чтению и любимым авторам. Это были главным образом современные зоологи и философы. Клифа чрезвычайно занимали мысли о месте и ответственности че- ловека как представителя животного мира перед прочими оби- тателями столь небольшой территории, как земной шар, и он во многих отношениях благодарил судьбу за то, что живет именно в Южной Африке: это было интересно как с геогра- фической точки зрения, так и с точки зрения зоолога, име- ющего возможность изучать поведение редких животных и людей в «полевых условиях». Ни на минуту не забывал он и о том, что является пред- ставителем «потерянной» группы населения ЮАР, подозре- ваемой во всех грехах, однако же совершенно бессильной и одной из самых малочисленных среди белого меньшинства — того англоязычного населения этой страны, чьи предки так много сделали для ее благополучия и когда-то пользовались безграничной властью над нею и своими соотечественниками, включая африканеров. Когда огонь в очаге как следует разгорелся, Клиф сел на матерчатый походный стул и принялся протирать свой спин- нинг промасленной тряпкой. Конечно, нельзя было оставлять снасти на берегу, да еще ниже уровня прилива,— теперь в спиннинге было полно песку! Он прожил здесь уже больше года, и его знали — хотя бы понаслышке — очень многие местные жители. Он получил достаточно щедрую субсидию для своих исследований и сумел собрать поистине удивительный материал о жизни леопардов на самом юге Капской провинции, на территории площадью более пяти тысяч квадратных километров, где имелись в до- статке и леса, и горы. Его деятельность имела довольно ши- рокий резонанс, и далеко не все реагировали на нее положи- тельно. Среди настоящих фермеров, не считая всякую мелочь и арендаторов, отношение к его исследованиям было исклю- чительно разнообразным — от явной расположенности до удивления и даже враждебности. Члены местных клубов лю- бителей птиц и животных воспринимали его с вежливым ужа- сом — ведь эти люди, по большей части уже пожилые, даже орла в небе рассматривали только в бинокль и расценивали как нечто чрезвычайно далекое от реальной действительности и способное лишь нарушить их давно застывшие представле- ния о «дикой природе». Многие из них охотно поверили бы, что леопарды давным-давно перевелись в этой местности, как исчезли отсюда некоторые африканские антилопы и буйволы. Тернер старался не показывать на людях пристрастного отношения к предмету своих исследований, однако в глубине души всегда испытывал особую симпатию ко всем крупным кошкам, особенно к леопардам. Он все больше склонялся к мысли о том, что именно здесь, в узкой полоске прибрежных лесов, зажатых между морем и горами, несмотря на бесчис- ленные паркинги, отели и чрезмерную «окулыуренность» ме- стных красот, давно облюбованных туристами, в государствен- ном заповеднике еще сохранилось некоторое количество ле- опардов, которые чувствуют себя здесь по-прежнему дома и ведут так, как и должны вести себя эти крупные хищники. Истрепанная карта мира, на которой были отмечены места распространения леопардов, гласила, что на сегодняшний день в данной местности сохранилось в лучшем случае всего не- сколько особей, а то и вообще ни одного животного, так что порой Тернер сам себе казался кем-то вроде исследователя земных недр, открывающего новые и неизведанные богатства. Он предпочитал по возможности работать в одиночку и по- дальше от чужих глаз; очень немногие из его коллег в ЮАР — да и, пожалуй, во всем мире — лучше него разбирались в тон- костях наблюдения за леопардами, этими искусными ночными охотниками, самыми загадочными из всех кошек, особенно в такой пересеченной местности со множеством оврагов и ущелий, склоны которых заросли густыми, непроходимыми лесами и кустарниками. Двое помощников Тернера — цвет- ные, результат смешения африканских готтентотов и людей с белой кожей — порой ночевали в сарае на дальнем конце лесной дороги, прямо над его пещерой; там помещался также «лендровер», запасы бензина, инструменты и кладовая для фотооборудования. Тернер мало-помалу отработал систему отслеживания ноч- ной жизни леопарда с помощью фотосъемки. Каждый его фотокомплекс состоял из двух фотоаппаратов со вспышками, которые срабатывали от фотоэлемента с инфракрасным при- водом. Батареи фотоэлемента могли действовать почти год, так что при помощи этой аппаратуры он накапливал порази- тельные материалы о поведении леопардов, а также целую портретную галерею этих животных. У него уже были четкие цветные снимки девятнадцати вполне легко отличимых друг от друга хищников, и все пять его фотокомплексов — каждый из двух дорогих спаренных фотоаппаратов — работали отлич- но. Он мог быть вполне доволен достигнутыми успехами в осуществлении своей исследовательской программы. Когда возникали хоть какие-то сомнения в том, какое животное на сей раз попало в кадр — уже известное или новое, он всегда подходил к этому вопросу с осторожностью. Иногда получались фотографии, напоминавшие скорее увеличенный снимок странно длинного и даже как будто отдельно суще- ствующего хвоста; или сверкающих клыков в широко откры- той пасти; или исчезающих в зарослях задних лап и крупа с давно уже зажившим двойным шрамом. В таких случаях второй аппарат, видимо, по большей части не срабатывал, но Тернер потихоньку отлаживал свою систему, а также шаг за шагом открывал для себя, что эти звери отличаются друг от друга, также как и люди,— размерами, окрасом, особыми приметами и даже поведением. Случайные срабатывания аппаратов происходили все реже, так что теперь другим животным, в том числе важным дре- весным соням, редко удавалось нечаянно включить приводной механизм и вызвать никому не нужную вспышку яркого света, но иногда все же случалось, что его камеры «щелкали» анти- лопу или барсука, кабана, виверру или рысь. Однажды он даже получил четкий, с хорошо видными подробностями сни- мок затылка человека, явно крадущегося и напряженного, и понял, что далеко не всех пропавших овец следует относить на счет леопардов или бродячих собак. Он не стал показывать эту фотографию своим помощникам, считая, что поведение людей — это не его епархия. Кроме того, он был уверен, что слепящая вспышка — вполне достаточный деморализующий фактор, который наверняка заставит ночного бродягу лишний раз подумать, прежде чем вновь отправиться воровать. Вни- мательно изучив этот снимок с помощью лупы, он был оза- дачен: человек тащил не только явно тяжелый рюкзак, но и чемодан! Весьма странное место и время для одинокого про- хожего, да к тому же с громоздким чемоданом в руках! Рюкзак был из дорогих. Обе руки человека скрывала листва, и Тернер не был уверен, чернокожий это или белый. В первую очередь с утра его команда проверяла фотоап- параты, переставляла и перезаряжала те, которые нужно было установить в другом месте в соответствии с заранее проду- манным планом. Здесь, среди бесчисленных речных ущелий, сделать это было не так просто, и порой целый день уходил на установку лишь одного фотокомплекса. Приходилось с топором в руках расчищать тропу до нужного места — иногда более километра,— потом устанавливать и настраивать тонкое фотооборудование, потом готовить особым образом аромати- зированную приманку, потом включать вспышку и фотоэле- мент с инфракрасным приводом, и только после этого можно было вернуться к «лендроверу» — и все повторить сначала в другом месте. Однако полученные результаты превзошли са- мые оптимистические его надежды. Благодаря этой аппаратуре он не только вел полевые наблюдения за жизнью леопардов, но и составлял подробную перепись всех проживающих здесь особей. И больше всего его при этом радовало то, что ни одно животное ни разу не пострадало — уж в этом-то он был уверен. Почти каждый день он заезжал в контору местного лес- ничества, находившуюся в десяти километрах от его «штаб- квартиры» в пещере. Благодаря имевшемуся телефону домик лесничего служил для Тернера и почтой, и местом сбора раз- личных сообщений о леопардах с окрестных ферм. Вся эта система действовала отлично. В первое время фермеры, жив- шие на границе государственного лесного заповедника и гор- ного массива, воспринимали телефон Тернера как передаточ- ный пункт для собственных жалоб, надеясь, что так их скорее услышат в коридорах власти. Однако когда обнаружилось, что на самом деле Тернер леопардов любит или по крайней мере не желает им вреда, количество сообщений об этих хищниках стало уменьшаться. Впрочем, к этому времени он уже успел подружиться со многими здешними жителями; к тому же, что гораздо важнее, благодаря врожденной дипломатичности и владению английским и африкаанс он постепенно закладывал в их души представления об экологии и бережном отношении к ней, и это начинало доходить даже до самых невежественных и отсталых людей. И все же леопарды по-прежнему считались убийцами овец и — в какой-то степени — источником потен- циальной опасности для людей — короче, проблемным жи- вотным для сотрудников Департамента по охране дикой при- роды. Но у Тернера страх вызывали только сообщения о тех случаях, когда леопард попадал в ловушку-самострел, ибо ра- неный леопард — один из самых опасных зверей на свете. Тернер всегда испытывал странную смесь страха, жалости и долга, понимая, что не сможет не участвовать в поимке или убийстве такого зверя и будет внимательно следить за каждой неясной тенью своими слабыми глазами человека, ни в какое сравнение не идущими со зрением этого хищника, и готовить свое жалкое оружие для последнего неизбежного выстрела. За то время, что он прожил здесь, подобный случай был только один, но ему хватило с избытком. Тогда они с егерем обна- ружили лужицу крови у самострела и пустили вперед собаку. Дворняга пошла нехотя, шерсть у нее на загривке встала ды- бом. Зеленые сумрачные коридоры густого леса тянулись во все концы и приводили в итоге в непроходимые заросли ко- лючих кустов, в мешанину корней и веток. Вдруг собака бро- силась назад, поджав хвост, а еще через мгновение по земле уже катался рычащий клубок из "желтой и черной шерсти. Выстрел Тернера оглушительно прогрохотал в замкнутом лес- ном пространстве. Они жизнью своей были обязаны собаке, но собака была уже мертва. Клиф свернул на обсаженную дубами аллею, ведущую к лесничеству, и поставил «лендровер» возле дома. Жена лесничего, женщина все еще привлекательная, с очень темными волосами и фиалкового цвета глазами, уже начинала седеть и располнела. Она весьма болезненно отно- силась к проблеме собственного веса, и Тернер, хотя и знал, что Полли конечно же не сбросит ни грамма, всегда уверял ее, что она немного похудела. Он как-то видел ее мать и сразу же понял, что сражение с весом явно уже проиграно, по крайней мере с точки зрения генетики. Сейчас Полли стояла к нему спиной и причесывалась перед висевшим на стене зеркалом. Когда он резко распахнул дверь, со стола с шелестом разлетелись по комнате листки бумаги. Она обернулась, гневно сверкнула глазами — особенно сви- репый вид придавала ей большая заколка, зажатая в зубах,— и снова отвернулась к зеркалу, продолжая укладывать волосы в прическу. — Ты меня испугал! — заявила она обвиняющим тоном. Голос ее звучал глухо из-за заколки во рту. — Извини, Полли. Я не хотел. Просто задумался.— Он помолчал, потом спросил: — А Майк где? Она застыла, по-прежнему глядя в зеркало, потом молча пожала плечами; было заметно, что она чем-то расстроена, и все-таки Тернер удивился: обычно она разговаривала с ним очень доброжелательно, с материнской заботой. — Эй,— мягко окликнул он ее,— в чем дело? — И легонько обнял за плечи, но она вывернулась. Он принялся молча собирать бумаги. — Звонил Джон Эвери,— помолчав, сказала Полли, не гля- дя на него. Потом прошла через комнату к маленькому сто- лику, где на газовой плитке стоял голубой кофейник. — Джон Эвери? Что ему было нужно? — Он вроде бы ранил леопарда. Просил тебя позвонить, Тернер резко вскинул голову и внимательно посмотрел на Полли, пытаясь понять, не шутит ли она. — Черт! — вырвалось у него с неожиданной горячностью.— Вот идиот! — Глаза его сверкнули.— Неужели правда? Вот кре- тин! Ох уж этот Джон! Не знаешь, что там у него произошло? — Ну вот что,— сухо заметила Полли,— меня всего лишь просили передать тебе, вот я и передала. И нечего тут орать, черт возьми! Тернер вскочил и принялся мерить шагами небольшую комнату. — Извини, Полли, это просто... Ну, не обращай внимания! — Пробегая мимо стула, на котором она сидела, он погладил ее по плечу.— Они конечно же поставили самострел! Что же мне раньше-то в голову не пришло! А его драгоценные овцы — просто баловство, дорогое хобби. Было бы куда выгоднее зав- тра же продать их всех — все равно они глистами заражены. Хотя деньги-то ему, в общем, не очень нужны. Полли ложечкой накладывала растворимый кофе в чашки. Потом все-таки улыбнулась: — Да не волнуйся ты так, Клиф. Выпей кофе. Тернер, со свирепым видом крутивший диск телефона, кивком поблагодарил Полли и назвал невидимой телефони- стке нужный номер. Потом повесил трубку и присел у кра- ешка стола, прихлебывая кофе и хмурясь. — Наверно, тебе придется пойти и посмотреть, в чем там дело? — спросила через некоторое время Полли. Тернер вздохнул. — Наверно,— ответил он. Потом прибавил чуть спокойнее и словно размышляя вслух: — Все-таки чистейшее свинство со стороны Джона! Клянусь, старый Кампмюллер тоже свою руку к этому приложил. Очередная забава! Так и знал, что Джон еще какую-нибудь глупость сотворит. А эти его овцы все равно подохнут: они прямо-таки начинены глистами. — Об этом ты уже говорил,— ровным голосом перебила его Полли.— Но ведь раненый леопард очень опасен, правда? А как же теперь тамошние жители? — Да, уж теперь-то он точно станет опасным! — Клиф по- молчал.— Впрочем, он мог и погибнуть. Полли поставила чашку на столик. — Слушай, с чего ты так помешан на этих леопардах? — спросила она с раздражением.— Что в них такого особенного? Тернер некоторое время молча смотрел на нее, потом за- гадочно усмехнулся. — Наверное, ты права. Я действительно на них помешан. Можно мне еще кофе? — Он немного помолчал.— Знаешь, кругом все рушится, Полли, а я просто стою на страже всякой жизни, и больше ничего. В этой стране и без страха перед леопардами предрассудков хватает. Она передала ему полную чашку. — Ах ты гоотеИсе!1 — сказала она.— Смешные вы, англи- чане, все-таки! Он снова помолчал, глядя на нее, чуть наклонив голову и улыбаясь. Потом сказал: — Давай не будем о политике, хорошо? У меня сегодня не то настроение. Прямоугольник двора был залит солнцем; стена ближай- шего строения казалась ослепительно белой. Клиф выглянул из распахнутой двери: в тишину офиса вдруг ворвались звуки добродушной беседы, смех и хруст гравия под ногами. Потом появились двое цветных мужчин с рюкзаками за спиной; их черные поношенные куртки были засунуты под лямки рюк- заков. Говор и смех слышались еще долго после того, как оба скрылись за домом. Вдали визжала циркулярная пила, потом, словно подражая ей, резко завопил попугай, подзывая подругу. Оба помощника Тернера по-прежнему о чем-то беседовали, сидя в «лендровере». — Когда Майк должен вернуться? — спросил Клиф. Полли оторвала взгляд от чашки и, казалось, не сразу поняла его вопрос. — Он тебе действительно нужен? Или ты просто из веж- ливости беседу поддерживаешь? Он большой дурак, этот твой Майк! Ушел на весь день, ну и пусть, так даже лучше! Тернеру очень захотелось поскорее убраться отсюда, но телефон молчал. Полли по-прежнему сидела, уставившись в чашку, и терла лоб пальцами, так что глаз ее видно не было. Потом он заметил, как рядом с носом по щеке у нее сбежала слезинка, осторожно выскользнул из-за стола, подошел к ней и нежно обнял за плечи. — Ну, в чем дело? — сочувственно спросил он. Насмешливое прозвище английских содцат во время англо-бурской войны; «томми» (африкаанс). Она только головой помотала. Потом накрыла ладонью его руку и пробормотала глухо: — Ни в чем. К тебе, во всяком случае, это никакого от- ношения не имеет. В тишине звонок телефона прозвучал особенно резко, точ- но разорвав паутину солнечных лучей с повисшими в ней пылинками. Тернер с облегчением снял трубку. — Это ты, Джон? Да, я здесь, в офисе. Он слушал Джона, глядя, как Полли сморкается и вытирает глаза. Потом спросил: — Что у вас за самострел? — И нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.— Я имею в виду ружье, парень,— что там у тебя: винтовка, дробовик — что? — Помолчав, он хмуро ска- зал: — Так, двенадцатый калибр. Ну ладно, иду. Ты уже со- общил Полу Стандеру? Да? Ну и где он? О, черт побери! Когда же он вернется? — Снова помолчав, он сказал: — Ты лучше все равно оставь ему записку. Он положил трубку и некоторое время неподвижно сидел на краешке стола, опершись руками о столешницу. В солнеч- ных лучах его обнаженные до локтей руки будто светились золотистым светом. Он подождал, пока Полли, явно сгоравшая от любопытства, поднимет глаза и посмотрит на него. Ждать пришлось недолго. Она еще разок шмыгнула носом и вытерла слезы. — Послушай,— попросил он,— передай, пожалуйста, Май- ку, как только он вернется: там недалеко от дороги есть сухой кладрастис, возле площадки для пикников. Он еще немного дымится — видно, сборщики меда подожгли. Майк сразу дым заметит. А может, ему записку послать? (Она кивнула.) Не забудешь? Полли свирепо сверкнула глазами и негодующе поцокала языком. — Да скажу я ему, скажу! — И с мрачным видом прибавила: — Мне и еще кое-что ему сказать нужно. Клиф улыбнулся. Он много раз был свидетелем их семей- ных баталий и неизбежных примирений, так что относился к ее угрозам с юмором. Он встал и, минутку помедлив, сказал: — Спасибо за кофе, Полли. Я, наверное, уже говорил, какие у тебя прелестные глаза? Она снова поцокала языком, но теперь уже не так сердито, и даже чуть изогнула губы в усмешке, а потом вскинула на него свои огромные глаза, фиалково-синие, сверкавшие от только что пролитых слез, — Совершенно прелестные! — подтвердил он.— Ты мне удачи пожелаешь? — Удачи? С какой стати? — Она озадаченно нахмурилась.— Ах да, леопард... Ну хорошо, желаю удачи, если она тебе нужна. Однако, садясь в «лендровер», он озабоченно и печально хмурился. Глянув на часы, он прикинул, сколько потребуется времени, чтобы сперва подбросить до дому своих помощников, потом взять ружье и заставить себя заниматься тем, что для него во всех отношениях было абсолютно противоестественно. Не говоря уж о том, что охота предстояла очень опасная. — Если она тебе нужна...— пробормотал Клиф. Он был зол на Джона Эвери, на Кампмюллера и даже на собственного приятеля егеря Пола Стандера — за то, что того не оказалось на месте. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Следуя друг за другом по пятам, Клиф Тернер и Джон Звери вошли в лес, двигаясь максимально осторожно. На опушке деревья росли некрупные и редкие — так сказать, пе- редовые отряды, выдвинутые для того, чтобы снова захватить те земли, которыми лес некогда владел; здесь повсюду вид- нелись пышные побеги экзотических растений, окружавших пни, оставшиеся после предыдущей борьбы за землю, ну и, разумеется, все заполонил вездесущий колючий кустарник. Земля была сухой и пыльной, кое-где лежали кучки опавшей листвы. Чем дальше в лес, тем влажнее и темнее становилось вокруг, и вскоре деревья полностью заслонили от Клифа и Джона луг и овец, пасшихся на нем в дрожащем мареве по- луденной жары. В лесу оказалось тише, чем на лугу, лишь изредка слышался крик птицы то дальше, то ближе, и Тернер, шедший позади, был рад, что даже ветерок не шуршит в ветвях деревьев над головой, а уж сильный верхний ветер обязательно вызвал бы их постоянное меланхоличное поскрипывание и постанывание, вполне способное заглушить все прочие звуки, не говоря уж о хриплом дыхании леопарда, готового к прыжку. Когда они добрались наконец до ловушки, глаза их совсем привыкли к лесному полумраку. Здесь три дворняги, позаим- ствованные Эвери у работников с фермы, начали проявлять страх, и впервые Тернер окончательно поверил, что они на самом деле имеют дело с леопардом, а не просто со стаей одичавших и занимающихся разбоем собак. «М-да,— раз- мышлял он,— видно, овцам на юге Африки просто не суждено оставаться в живых, ведь не только леопарды, но и прочие многочисленные здешние обитатели — барсуки, сервалы, рыси и даже бабуины и дикие свиньи — были не прочь по- лакомиться мясом этих слабосильных существ». Собаки при- плясывали возле шалаша, точно земля здесь была слишком горяча и жгла им лапы. Они больше не виляли тощими хво- стами, а, принюхиваясь к запаху палой листвы и отвратитель- ного и одновременно притягательного следа зверя, вытягивали морды и шеи, точно пытаясь уберечь само тело от опасности. Тернеру было ясно, что на этих собак надежды мало, разве что — и он очень на это рассчитывал — они отвлекут внимание леопарда, если тот вздумает напасть. Заряд картечи превратил в лохмотья ветки и листья на крыше шалаша, в котором лежала приманка, и трудно было представить, как такой крупный зверь остался в живых, за- сунув голову и плечи прямо в ловушку. На земле перед входом в шалаш валялись клочки окровавленной шкуры с черной короткой шерстью, комья земли и два почти целых когтя. Мужчины молча присели на корточки, разглядывая эти пе- чальные свидетельства. Говорить, собственно, было не о чем. Войлочная шляпа Джона Звери зацепилась, когда он выпря- мился, за колючую ветку и повисла у него над головой уже во второй раз за это время. Тернер посмотрел, как Звери ловит свой несносный головной убор, однако даже не улыб- нулся. Очень осторожно по едва заметной тропке, вьющейся среди колючего кустарника, он двинулся вниз по склону холма. Звери — за ним. В зарослях аронника они обнаружили новые следы: здесь явно лежал кто-то тяжелый, и вокруг было мно- жество кровавых пятен. Капли крови остались и на зеленых листьях; они казались совсем свежими. Люди медленно пошли по кровавому следу дальше. Примерно через час Тернер остановился и принялся разми- нать пальцы правой руки, лежавшие на спусковом крючке,— их буквально свело от напряжения. Джон Звери тяжело дышал ему в затылок, а вот собаки куда-то исчезли. Кровавый след тянулся дальше, однако стал менее заметен. Клиф снова -пе- ребирал в уме возможные объяснения складывавшейся ситу- ации. В самом начале было совершенно ясно, что леопард или может лежать мертвым неподалеку от ловушки, или же, наоборот, успел отойти достаточно далеко, однако все равно умирает; или же он был ранен относительно легко и теперь поджидает своих преследователей. Тернер начинал склоняться в пользу последнего вывода, поскольку крови на земле и листве становилось все меньше. Кровавые следы на ветках и узловатых корнях деревьев указывали, скорее всего, на то, что зверь специально терся о них плечом или боком, пытаясь уменьшить боль от довольно глубокой, но, видимо, не слиш- ком серьезной раны. Через некоторое время они обнаружили кровавый отпечаток лапы на широком листе лилии. Если вспомнить, под каким углом леопард проник в ловушку, то он никай не мог избежать попадания картечи, даже если ра- нение отказалось относительно легким, ибо при любом другом раскладе его просто убило бы на месте. Неужели, размышлял Клиф, ему оторвало лапу? Но тогда было бы куда больше крови, и ее трудно было бы остановить, даже если бы зверь часто и тщательно вылизывал рану. Тернер пытался предста- вить себе, как раненый леопард бежал через темный лес, замечая, что его кровь крупными каплями падает на траву и листья подлеска. Клифу казалось, что он даже слышит тот легкий шорох, с которым капли крови падают на сухую листву. Огромная кошка пробегала здесь, молча, не веря в спасение и все же пытаясь спастись, терзаемая ужасом и болью, и, думая об этом, Клиф с трудом сдерживал гнев и возмущение. Джон Эвери запыхался, лицо его блестело от пота; он постоянно озирался, и глаза его сияли от возбуждения. Тернер понимал, что в душе Джона это возбуждение сейчас сильнее страха, хотя оба эти чувства, особенно в сочетании друг с другом, способны толкнуть человека на любую опасную аван- тюру. Сам же он по-прежнему надеялся, что зверь постарается избежать встречи с людьми и как-то залечить свои раны. И хотя эта прогулка по лесу была чрезвычайно напряженной, у Тернера не возникло ни малейшего желания увидеть в итоге мертвого леопарда. Он все-таки прежде всего оставался уче- ным и, естественно, был весьма опечален тем, что столь редкое животное могло быть опасно ранено. Он рассматривал каждый кровавый след с беспристрастностью исследователя и с хо- лодной логикой оценивал опасность, таившуюся в каждом новом лабиринте колючих зарослей, однако мечтал лишь об одном: хоть бы все это поскорее кончилось! И все-таки он многое отдал бы за один только взгляд на этого леопарда, ибо из головы у него не выходили те клочки черной шерсти, которые они обнаружили у ловушки. Но если зверь все-таки промелькнет в этих зарослях, почти наверняка придется стре- лять, чтобы защитить себя от нежелательного нападения. След вел вниз, к реке, а потом снова наверх, по крутому склону, в сухой редкий лесок, полный скалистых выходов горных пород и обросших мхом огромных валунов. Здесь кровь выглядела более свежей, однако след стал беспорядочным. Два валуна, лежавшие неподалеку один от другого, буквально покрывали кровавые мазки, но если на одном кровь уже за- пеклась в лучах горячего солнца, то на другом следы были еще влажные, оставленные от силы час назад. Итак, леопард прошел здесь совсем недавно, однако след был довольно не- ясным, а потом оказалось, что новый след идет дальше вместе со старым и оба ведут по крутому склону утеса к выступу, который виднелся высоко за деревьями. На опушке они ос- тановились; на фоне ясного голубого неба отчетливо выде- лялся выступ на красно-серой стене утеса. Джон Эвери глубоко вздохнул, явно с облегчением. Тернер и сам испытывал об- легчение. По крайней мере, здесь, на открытом и залитом солнцем пространстве, шансы у обеих сторон более или менее выровнялись, и на какое-то время можно было чуть-чуть рас- слабиться. — По-моему, именно туда он и направился,— прошептал Тернер.— Видишь вон там, под нависшей скалой, пещеру? — Он перекинул ружье на левое плечо и принялся сгибать и разгибать в локте правую руку, потом показал Эвери пальцем на выступ. Джон Эвери снова тяжело вздохнул, громко сглотнул слюну и кивнул: — Очень похоже. Что будем делать теперь? Тернер ответил не сразу. — Понимаешь, этот свежий след несколько меняет ситуа- цию. Он пробыл там, наверху, всю ночь, однако все же снова спустился и поднялся, причем совсем недавно. Возможно, ходил пить. Так что, скорее всего, ранен он не настолько серьезно. Если мы сами туда полезем, то определенно нарвемся на неприятности. Хотя если он действительно не слишком сильно ранен, то вряд ли станет нас ждать и удерет еще до того, как мы успеем подняться. А может, уже и удрал. — Значит, ты полагаешь, что в пещеру есть другой вход? — спросил Звери. — Да. Может быть, ведущий на вершину утеса. По-моему, стоит обойти эту скалу кругом, а потом подняться на вершину и как следует осмотреться. Все это отняло немало времени и сил. Примерно через час они догадались, что было бы проще и быстрее вернуться к ловушке и обойти гору по относительно ровной поверхности плато. Впрочем, в ожесточенной и непрерывной борьбе с колючим кустарником было и свое преимущество: им удалось несколько успокоиться, и напряжение, не отпускавшее их, когда они шли по кровавому следу, улеглось. Да и непосред- ственной опасности они больше не чувствовали. Тернер — видимо, значительно лучше Джона Эвери — понимал, что их шансы встретиться с леопардом быстро падают и уже упали практически до нуля. В таком густом лесу этот зверь, если он физически не слишком пострадал, может просто исчезнуть, раствориться среди пятен и теней, и увидеть его хотя бы мельком будет настолько же невозможно для них, как голыми руками поймать птичку в небе. Разумеется, при наличии гон- чих собак и свежего следа существенный перевес оказался бы на стороне охотников. И тонкий нюх тренированных гончих в сочетании с огнестрельным оружием человека стал бы для зверя необоримой силой, так что дверца капкана все-таки захлопнулась бы. Услышав оглушительный лай своих извечных врагов, пятнистый хищник непременно скользнул бы под за- щиту своего тенистого таинственного мира трав и ветвей, однако этот мир теперь уже не смог бы укрыть его: слепые в его лесу и все же словно видящие все своими носами собаки стали бы безжалостно преследовать его, быстрые, громоглас- ные, ненавистные для него, презирающего всякий бессмыс- ленный шум, и в конце концов он выбрал бы дерево, взлетел наверх и свернулся бы клубком на одной из самых высоких и густых веток, в пятнистой тени листвы, все еще настолько хорошо скрывающей его, что люди снизу вполне могут ничего и не заметить, разве что свисающий кончик хвоста. Из своего последнего убежища леопард рычал бы на этих крутящихся на месте и громко тявкающих дьяволов внизу, обезумевших от страшного запаха хищника; рычал бы и огрызался, и глаза его налились бы яростью загнанного в угол зверя, засверкали бы клыки... Да, на дереве он может спастись от гончих, но не от людей. А люди все равно вскоре проломились бы сквозь заросли, вскинули ружья и завершили этот водоворот насилия. Добравшись до вершины, Клиф и Джон пошли медленней и осторожней, отдыхая после подъема, но совсем останавли- ваться не желая. Алоэ и низкорослые деревца торчали здесь повсюду меж валунами, отмечавшими край утеса. Молодые люди приблизились к этому краю и осторожно посмотрели на раскинувшуюся внизу долину. Зеленые вершины плотно растущих деревьев казались мохнатым ковром, раскинутым на склонах холмов, и сам утес, возвышаясь над этим ковром, производил впечатление чрезвычайно высокого, неприступ- ного, и было трудно определить, на какой высоте по отно- шению к логову леопарда они вынырнули из-под зеленого полога леса. Тернер, правда, еще до подъема приметил оди- нокое засохшее дерево и теперь пытался отыскать его, мед- ленно и старательно огибая валуны на краю утеса и порой буквально повисая над пропастью. Когда они вышли на от- крытую площадку и то сухое дерево неожиданно оказалось прямо под ними, на них бросился леопард. Тернер, услышав подозрительный шелест песка и легкий скрип камешков, успел вовремя обернуться и увидеть черную тень совсем рядом, на краю утеса. В течение нескольких мгно- вений его разум отказывался воспринимать очевидное, и когда он все-таки схватился за ружье, леопард уже прыгнул со сви- репым утробным рычанием. И тут в поле зрения зверя попал Звери, который, спотыкаясь, пятился в страхе назад. Вели- колепный черный зверь на фоне почти белых камней, не касаясь земли, изогнулся всем своим длинным телом, занес над упавшим Звери лапу, выбил у него из рук ружье, загро- хотавшее по камням, и исчез в густых зарослях у Эвери за спиной. Тернер так и застыл с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами, уставившись туда, где только что скрыл- ся леопард, потом, медленно стряхивая оцепенение, поспешил к своему спутнику. Джон, скрипя зубами, пытался выбраться из щели между двумя валунами. Он ухватился за протянутую руку Тернера и воскликнул: — Господи! Клиф! Что это было, черт побери? — Ты как, Джон? Он тебя не задел? Да что с тобой? — Нет, не задел. Но, Господи, этот зверь пролетел прямо у меня над головой! И он был совершенно черный! — Да, черный,— подтвердил Тернер, и в голосе его пос- лышался сдерживаемый восторг.— Это черный леопард, Джон! Да какой огромный, черт возьми! Так значит, это правда! ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Она повернулась к брату с выражением ласкового смирения и сказала: — Господи, до чего же у тебя ужасный почерк, Джон! Ну вот что это такое, скажи мне, ради Бога? Вот здесь, пониже «батареек для радиоприемника»? — Она потыкала в список длинным тонким пальцем.— «Брит.»,— прочитала она.— Это что, Бриттен?1 По всей вероятности, мне нужно зайти в аптеку и попросить у них что-нибудь Бриттена.— Она воздела глаза к небесам.— «Ну как же, мадам, вам пластинку или кассету?» Джон Звери рассмеялся, заглянул сестре через плечо, по- думал, склонив голову набок, и пояснил: — Это же бритвенные лезвия, глупая! Неужели не понятно? Такие штучки, с помощью которых бреются. Вот уж выдумала: Бриттен! — А вот это? Ага! Поняла: «Зубпаста». Ну теперь-то ясно, зачем нужно зайти в аптеку. А это что? — Патроны,— сказал он.— Погоди, дай-ка мне ручку. Я это для себя записывал. Сейчас для тебя поподробней рас- шифрую; купи мне еще двенадцатого калибра.— Он принялся что-то писать, склонясь над столом; она терпеливо стояла Известный композитор. рядом.— А вот мой охотничий билет.— Он полистал его.— Это им явно понадобится. — Это ведь картечь, верно?— спросила Джин и погрозила брату пальцем.— Учти, больше ты никаких ловушек ставить не будешь! — Хорошо-хорошо,— согласился он.— У меня вообще ни одного ружейного патрона не осталось. А тот заряд картечи в самостреле у меня был последний и единственный.— Он помолчал, размышляя о чем-то, потом сказал:— Черт побери, надо было зарядить картечью оба ствола! Тогда совсем другое дело было бы, понимаешь? — Все, больше ты никогда этого делать не будешь! Джон посмотрел на сестру, понял, что она говорит абсо- лютно серьезно, и пообещал: — Ну да, разумеется. Я же сказал. — А ты проверил список, который принес Генри?— спро- сила Джин, не глядя на него.— Кстати, пишет он куда раз- борчивей, чем ты.— Помолчав, она снова спросила: — Неу- жели машинное масло уже кончилось? Знаешь, нам, наверное, действительно нужно следить за кладовой. Джон присел на краешек стола, качая ногой и глядя на сестру с легкой усмешкой. Она была в синих джинсах и кре- мовой шелковой рубашке с закатанными рукавами, на ногах кожаные ботинки, голова повязана шарфом. — У тебя вид, словно ты кататься верхом собралась,— ска- зал он. Джин покачала головой: — Нет, всего лишь в гончарную мастерскую, мы сегодня печь открываем. — Ты Клифа случайно не увидишь? Она вскинула глаза и быстро ответила: — Не думаю. Вряд ли. А что? — Да так, просто я вспомнил, как он что-то говорил...— Джон вдруг умолк. На мгновение воцарилась тишина, потом Джин сунула список в сумочку и двинулась к дверям: — Все, ушла. Не забудь о насосе. — Не беспокойся, не забуду. — Пока. И она стремительно сбежала по ступенькам, а он с любовью и гордостью посмотрел ей вслед. Будучи одновременно торговым центром и небольшим прибрежным курортом, Книсна в который уже раз со сме- шанными чувствами становилась свидетельницей приливов и отливов бесчисленных волн туристов. Микроавтобусы и лег- ковые автомобили с лодками на прицепе и нагруженными багажниками на крышах каждый год стекались сюда, точно стаи перелетных птиц, и располагались в шумной пестрой толчее как можно ближе к воде, если удавалось, конечно, отыскать местечко. Из кемпингов, отелей и частных домов отдыхающие расползались во все стороны, заполняя пляжи и площадки для отдыха, и обширный залив с эстуариями прев- ращался в сцену, где мелькали стайки ярких парусов, гудели катера и моторные лодки, летали по зеленым волнам водные лыжники, оставляя за собой пересекающиеся линии белых бурунов, торчали силуэты рыболовов. Но залив милостиво принимал всех, ничуть о них не заботясь и занимаясь лишь своими повседневными делами — приливами и отливами, уно- сившими в море мусор от сотен пикников и туристских ко- стров, которые устраивались на длинной полосе пляжей под тенистыми деревьями. Залив поражал воображение непривыч- ных к морю жителей центральных районов соленой волной, быстрыми течениями, тайной морской жизнью, спрятанной, казалось, у самой поверхности воды, и черной полосой ши- рокой, впадавшей в море реки, в которой морские приливы чувствовались даже за много километров от побережья. Черная речная вода, постепенно меняя цвет, текла вдоль песчаных пляжей, пока не растворялась окончательно в сине-зеленой воде океана, попадая в, него через рифовую гряду, где белой пеной вскипали высокие волны. По вечерам, когда солнце садилось за горы и в его последних жарких лучах плавились огненные облака, воды залива наконец успокаивались, и ста- новились слышны только голоса чернокожих рыбаков; они, добродушно перекликаясь, выгребали на веслах в залив; их утлые лодчонки, точно черные водяные жуки, пересекали се- ребряную тишину, повисшую над заливом, скользя мимо эле- гантных океанских яхт, словно лебеди спавших, покачиваясь, на своих якорях. Джин, припарковав «рейнджровер» в тени огромного дуба, вскоре оказалась на главной улице Книсны и довольно быстро двинулась дальше, хотя покупателей, как всегда в последнюю пятницу месяца, была тьма и среди них были не только спокойно фланирующие по улицам и разглядывающие витрины туристы, но и местные жители. Она догнала группу отдыхающих, которых было легко определить по ярким нарядам и фотоаппаратам, чуть замедлила движение, пытаясь обойти ее, и с удовольствием при- слушалась к их разговору: похоже, это были аргентинцы. И Джин вдруг вспомнила их путешествие с Саймоном в июле на горнолыжный курорт Барилош. Хотя она поселилась в этих местах относительно недавно, ей приходилось без конца останавливаться, чтобы с кем-то поз- дороваться или ответить на приветствие. Немного неудобно, когда спешишь и нужно побыстрее сделать покупки, однако все же приятно, да и дает возможность, как ни странно, не только узнать все местные новости, но и уладить массу дел, стоя, на- пример, в очереди в кассу банка или столкнувшись с нужным человеком в магазине. В течение пятнадцати минут Джин успела попросить ветеринара сделать ее собакам прививку от нового и очень опасного парво-вируса, договорилась, чтобы прислали бульдозер для строительства новой плотины, условилась в склад- чину купить грузовик люцерны и получила приглашение на ленч в воскресенье. Потом с той стороны улицы ей крикнули, что их газонокосилка готова, можно забирать. Вся эта суета в итоге здорово экономила время и спасала от тоскливых телефонных разговоров, а поскольку светило солнышко и утро было теплым и безветренным, а воздух был чист и прозрачен после ночного дождя, то все голоса звучали особенно весело и шутливо, и мужчины не скрывали своего восхищения внешностью Джин и желания полюбезничать с нею. В последнюю пятницу прошлого месяца, вспоминала Джин, целый день шел ужасный дождь, начинались муссонные ливни, которым радовались все, кроме туристов; в дождливые дни обмен мнениями и информацией на улице происходил куда быстрее и значительно больше вни- мания уделялось именно дождю, который никого не оставлял равнодушным. К концу дня, когда она вышла даконец из .гончарной ма- стерской, растрепанная, но довольная, в городок вливался уже новый поток людей; теперь магазины заполнялись рабочими различных предприятий, мужчинами в джинсах и куртках, женщинами с маленькими детьми, стариками-пенсионерами и приехавшими прямо на грузовиках сотрудниками лесниче- ства и заповедника. Главным образом это были довольно свет- локожие цветные, впрочем, кое-где мелькали и более темные лица представителей народа коса, и Джин посматривала на этих людей в зеркальце заднего вида участливо, неторопливо стирая со щеки присохшую глину. Неожиданно обрушился ливень, и ей очень захотелось, чтобы дождь немедленно прек- ратился хотя бы часа на два — пусть эти люди успеют добраться до дому сухими. Словно отвечая ее желанию, дождь действи- тельно перестал так же внезапно, как и начался; хлынувшие между тучами солнечные лучи тут же зажгли ослепительно яркую радугу, а на опустевших было улицах, где ливень, казалось, смыл все голоса, снова зазвучала громкая веселая речь, точно туда ворвалась толпа детей, выбежавших из школы после занятий. Джин хотела уже включить зажигание, когда сквозь вет- ровое стекло, испещренное дорожками от дождевых капель, вдруг увидела Тернера, спешившего к ней, и сама непроиз- вольно двинулась ему навстречу. Клиф подошел к машине и улыбнулся, когда она открыла окно. Он запыхался, волосы его были мокры. — Привет, Джин. Я увидел, как ты садишься в машину, и решил, что сейчас разминусь с тобой. Пришлось пробежать- ся.— Он все еще тяжело дышал.— Отличная разминка. Я, соб- ственно, шел в яхт-клуб что-нибудь выпить,— сообщил он.— Пойдешь со мной? Она слегка нахмурилась. — Я уже очень давно там не была...— Она не договорила, однако он понял: со времени гибели Саймона. — Или, если хочешь, зайдем еще куда-нибудь и выпьем кофе,— быстро прибавил он. Но она вдруг решилась: — Нет, почему же, пойдем в яхт-клуб. Только не внутрь, там слишком шумно. Давай лучше сядем снаружи, хорошо? И, кстати, я наконец расспрошу тебя о том леопарде, которого вы с Джоном видели. Они уселись На небольшой крытой веранде яхт-клуба, обра- тив внимание на столпотворение внутри, от которого их отделяла стеклянная перегородка. Здесь, на веранде, было тихо; перед ними расстилался широкий голубой простор залива, где мель- кали суденышки и разноцветные паруса любителей виндсер- финга, похожие на разбросанные по волнам яркие перья. Джин отпила глоток вина и стала слушать рассказ Тернера. — Кажется, всем на свете известно о черных пантерах. Эти животные привлекли внимание людей давным-давно, еще в дни великих географических открытий. Однако в данном слу- чае это название не совсем годится. Меланизм, то есть ярко выраженный черный окрас,— редкое, однако вполне нормаль- ное явление как у ягуаров, так и у леопардов. В том-то все и дело; так называемая черная пантера — это обыкновенный ягуар или леопард с доминирующим «черным» геном. Ген меланизма обычно более слабый, так что у черного и пятни- стого леопардов обычно родится пятнистое потомство, а вот двое черных — хотя для самих животных, по-моему, окрас не имеет ни малейшего значения — могут дать уже, скажем, од- ного черного детеныша и трех пятнистых. — Так значит, черный окрас — большая редкость? — Да. Ну а тот, которого видели мы, и вовсе необычный зверь — огромный, с абсолютно черной лоснящейся шкурой! — Он необычен в смысле цвета или такие здесь вообще не водятся? — Да, и то и другое. Черный леопард чаще всего встречается в Центральной Тропической Африке. А так далеко на юге — знаешь, здесь 6 них практически и не слышали; по-моему, абсолютно черная особь появилась в этих местах чуть ли не впервые. У него ведь даже намека на пятна нет, насколько я мог заметить! — Ох уж мне эта чертова ловушка! — сокрушенно воск- ликнула Джин. Клиф промолчал, отпил вина и только потом сказал: — Ничего, не беспокойся, леопарды живучи, как все кош- ки,—девять жизней и тому подобное... Возможно, он еще совершенно поправится. Джин быстро взглянула на него: — Ты это не просто так говоришь? — Вовсе нет! Они-действительно славятся тем, что способ- ны перенести тяжелейшие травмы и практически выздороветь. Самое главное, сможет ли леопард после ранения охотиться. Но если и нет, то они умеют приспосабливаться: могут, нап- ример, отлично продержаться какое-то время, питаясь иск- лючительно жуками, лягушками и ящерицами. — А на людей не нападают? Он даже рассмеялся: — Ты это серьезно? — Ну да, пожалуй... — Нет. Во всяком случае, вряд ли. Разве что в каких-то исключительных случаях. Я не специалист по хищникам-лю- доедам, и все же такое поведение животного всегда бывает вызвано определенными экстремальными обстоятельствами, самое главное из которых — неспособность охотиться. Ну и конечно, существенную роль играет успешное начало. Скажем, в Индии, где плотность населения чрезвычайно велика, а также часто попадаются непогребенные трупы людей, до ко- торых хищник может легко добраться, он вполне может по- пробовать и человечье мясо, а потом войти во вкус. Понима- ешь? В общем-то, конечно, никто ничего не знает наверняка. Единственное, что я могу утверждать с полной ответственно- стью: в этих местах, насколько мне известно, никогда не встречались леопарды-людоеды. Джин молчала, любуясь заливом. Тернер налил ей еще вина. Девушка сидела боком к стеклянной перегородке, от- делявшей их от бара, и ее прямые черные волосы мягкой волной закрывали щеку до уголка рта, спускались на плечо и укутывали его, точно блестящая шаль. За перегородкой кто- то изо всех сил старался привлечь внимание Тернера, подавая ему всевозможные знаки и сияя во весь рот. Джин заправила за ухо спадавшую на щеку прядь волос, повернула голову в сторону бара, проследив за взглядом Клифа и пытаясь понять, на кого он смотрит, но ничего не разобрала в этом калейдо- скопе ярких, по-летнему нестрогих одеяний, бород, длинных волос, темных и светлых, и оживленных лиц. — По-моему, кому-то тебя очень не хватает,— сухо сказала она. — Не меня — тебя. Хотя вообще-то здесь довольно спо- койно, не правда ли? — И все-таки мне пора. — Я бы очень хотел, чтобы ты осталась. Мы могли бы где-нибудь поужинать, а? — Я бы с удовольствием, Клиф. Правда. Но в другой раз, не сегодня, хорошо? Он судорожно пытался придумать, как бы удержать ее, пока она собирала свои вещи — шарф, сумочку,— но понимал, что это не в его силах. — Я действительно очень хотел бы, чтобы ты осталась,— повторил он. Она улыбнулась, оценивающе глядя на него: — Ну хорошо, еще немножко. Вот и вина еще выпью. Она заметила, каким напряженным вдруг стало его лицо, почти печальным, очень серьезным. И ей вовсе не хотелось мучить его или играть с ним. Она догадывалась, что его раз- дражают многозначительно-шутливые гримасы за перегород- кой — она их успела-таки заметить,— что эта суета и шум ужасно несвоевременны, что они как бы преуменьшают зна- чение их беседы и угрожают нарушить хрупкое равновесие ее доверительного, но осторожного отношения к нему. А когда она согласилась остаться, он явно испытал облегчение, стал почти счастливым и с такой готовностью бросился наливать ей вина, что даже пролил немного ей на руку, и тут же, заботливо наклонившись над нею, стал вытирать руку носовым платком, держа ее в своей. И тут в дверь просочилась цепочка новых посетителей, восторженно талдычивших что-то по по- воду необычайной красоты заката, который действительно за- ливал белые стены и решетки веранды победоносным, похо- жим на оперение фламинго розовым светом. ГЛАВА ПЯТАЯ Второй раз в жизни черный леопард ощутил страх, и когда двуногие существа подошли слишком близко, ярость, охва- тившая его, быстро сменилась благодаря выброшенному в кровь адреналину инстинктивным желанием спастись, вы- жить, и желание это оказалось сильнее даже боли в раненой лапе. Жажда свободы была так велика, что он почти наверняка покалечил бы этих двуногих, которые подкрались к нему с явным намерением напасть, хотя двуногие были очень боль- шими и он их опасался. Сейчас он брел по тенистому прохладному лесу, неуклюже ковыляя на трех лапах, и время от времени останавливался, чтобы вылизать постоянно кровоточившую рану, и потом дол- го сидел неподвижно, задрав вверх изуродованную заднюю лапу и стараясь не касаться ею земли. Он прислушивался к непривычным звукам, теперь едва слышным, однако чуткие уши леопарда все же различали их в неразберихе прочих по- луденных лесных звуков, и он двигал ушами, реагируя на малейшее изменение в этой привычной симфонии. Он страдал от голода и жажды и слабел от потери крови; те звуки ста- новились все глуше, а другой непосредственной опасности он пока не ощущал, его терзала только боль в плече, мешавшая двигаться, да постоянно ныла изуродованная задняя лапа. Сре- ди темно-зеленого подлеска и густых, почти черных теней его естественный камуфляж служил отлично, однако на залитых солнцем открытых участках, когда его черная как смоль шкура вспыхивала серебром и на ней становился отчетливо виден ярко-багровый рубец, леопард был заметен хорошо. Рана, пе- ресекавшая его плечо и спину, была очень длинной и глубокой и все еще кровоточила. К тому же ему никак не удавалось достать ее языком, что было опасно, ибо жирные мухи роем вились над ним, отливая изумрудно-зеленым в солнечном свете, точно его собственные холодные глаза. В зарослях папоротника-орляка буквально на расстоянии собственного вытянутого хвоста черный леопард заметил участок вскопанной земли — это искал себе пишу дикий кабан — и на ней отчетливый отпечаток лапы другого, взрослого леопарда. Он бы никогда не признал этого следа, мельком увидев его, да он и не был бы ему особенно интересен, однако же теперь он обратил на него внимание, так как и сам след, и листья папоротников сохранили знакомый слабый запах, который, как подсказывал ему инстинкт, давал единственный шанс вы- жить, и он медленно пошел по этому следу в горы, надеясь отыскать мать. К середине дня он поднялся на лесистое плато, где деревья были высокими и идти стало несколько легче, чем в камени- стой долине, изрезанной бесконечными ущельями. Он был уже совершенно измучен, его постоянно терзала боль. Он еле брел, ибо рваная рана на спине причиняла ему непереносимые страдания, когда мышцы из-за неустойчивой походки на трех лапах чересчур напрягались, а ступить на правую заднюю лапу он не мог вообще — там из открытой раны торчали обломки кости. На фоне зеленых густых ветвей горного вяза, из кото- рого главным образом и состоял подлесок, он казался черной тенью, двигавшейся бесшумно, хотя и странно-неровными толчками. Он ни разу не пожаловался и не зарычал, несмотря на терзавшую его боль. У ручейка он напился, обнюхав сви- савшие над водой листья древовидных папоротников: здесь запах матери сохранился особенно хорошо. Сквозь деревья за ручьем виднелся просвет, и вскоре он вышел на старую, за- росшую травой лесную дорогу. Глаза его сразу же приспосо- бились к яркому солнечному свету, просачивавшемуся сквозь легкую листву эвкалиптов, росших вдоль дороги. Нефритово- зеленые радужки «глаз леопарда сократились, зрачки стали по- хожи на вертикальные узкие щели, и, поскольку местность была открытой, а потому более опасной, он инстинктивно прищурился, делая блеск глаз менее заметным и защищая их от света. Двигаясь по лесистой обочине дороги, он у поворота увидел шестерых мужчин — лесников и рабочих лесничества. Рядом резвились два риджбека. Лесники как раз сворачивали карту, собираясь идти дальше. Собаки, спущенные с поводков, убежали вперед. Черный леопард на мгновение застыл, охва- ченный ужасом и с бешено бьющимся сердцем, и собаки нале- тели прямо на него, так и не успев сообразить, стоит ли им нападать или лучше спастись бегством.'Сука, бежавшая впереди, взвизгнув от страха, шарахнулась назад, налетела на кобеля, следовавшего за ней, и злобно его тяпнула, а потом решила проявить твердость, обнажила клыки и утробно зарычала с под- вывом, припав к земле. Итак, у собак выбора не осталось; теперь они забыли о людях, оставшихся позади, об игре и знали лишь одно: они лицом к лицу столкнулись со своим вечным врагом, атаковать которого было практически равно- сильно смерти, а бежать означало спровоцировать нападение хищника. Убегающего леопарда стая собак могла бы загнать на дерево, но риджбеки прекрасно понимали, что вдвоем с ним не справиться, и помнили к тому же, что леопарды всегда охотились на собак пропитания ради. Черный леопард тоже испугался, однако когда он, сжав- шись от напряженного ожидания, увидел перед собой злобно рычавших собак, а дальше — двуногих, застывших с откры- тыми ртами, то совершенно потерял голову. Казалось, каждый листок, каждая ветка подают ему сигналы тревоги, но когда крикнул кто-то из двуногих, он мгновенно понял, что раны не дадут ему убежать от них и их собак. В его затуманенном мозгу будто щелкнул спусковой крючок; теперь он знал лишь одно: убивать. Он прижал уши; щелки прищуренных глаз вспыхнули, зрачки расширились, длинный хвост нервно дер- нулся туда-сюда, и не успел стоявший впереди человек бро- ситься прочь, как леопард оттолкнулся задними лапами, нес- мотря на то что одна из них являла собой страшное месиво из окровавленной плоти, и, выпустив когти, прыгнул. Суку он убил одним мощным ударом когтистой лапы по голове, а кобелю, чуть тормознув и горя жаждой мести, вспорол брюхо прямо в воздухе и отшвырнул рыжеватую тушку вслед убегав- шим людям. Опьяненный желанием убивать, леопард догнал двуногих и, нанося удары лапами направо и налево, расчистил себе путь, а потом метнулся в сторону, с треском ломясь сквозь знакомый подлесок, и замедлил бег, только когда на- летел на молодое дерево, и в изнеможении упал на бок. Но даже и сейчас, задыхаясь, он чутко прислушивался к звукам, доносившимся сзади, глазами обшаривая ветви над головой и оценивая собственные силы перед последним прыжком, который ему, возможно, придется сделать, если все-таки по- явятся собаки. Однако двуногие затихли, как он и ожидал, да и лая собак слышно не было. Он дождался темноты и остался лежать там, где и упал, отдыхая на сухой мягкой листве. Перед рассветом, задолго до того как проснулся лес, лео- пард очнулся и принялся вылизывать перепачканную землей раненую лапу. Довольно долго в подлеске не было слышно ни звука — только шлепанье языка зверя, счищавшего с шер- сти по краям раны засохшую кровь и грязь. Потом запела малиновка, точно высвистывая на дудочке мелодию к какой-то веселой комедии. Она допела свою песенку до конца, потом повторила, только уже медленнее, и затихла, словно ожидая, когда ей ответит соловей. Но тот всего лишь щелкнул разок, и малиновка снова повторила свою партию и, умолкнув на- конец, смогла уже с удовлетворением отметить, что разбудила всех птиц в лесу: попугаи, кукалы, черноголовые иволги и даже ленивые троганы окутали долину паутиной своих голо- сов. И тогда леопард двинулся дальше. Несколько часов глубокого сна, в который он провалился, сослужили ему отличную службу, и теперь у него нашлись силы для последнего рывка вверх по заросшему лесом крутому склону, к влажно блестевшим голым скалам на южной стороне горной гряды. На старой лесной дороге след матери все еще был различим, но стоило молодому леопарду перевалить через вершину, навстречу ослепительно сиявшему солнцу, как все запахи вместе с влажными испарениями поднялись в воздух и смешались с ароматами нагретых скал и колючего низко- рослого кустарника. Леопард видел перед собой долину, шар солнца, освещавший скалы и безбрежное море зеленого вельда, а вдали — серебристые нити горных ручьев и рек, тянувшихся через долину к дальней горной гряде. Он решил пока прек- ратить поиски, тем более что след вел к каменистой осыпи вниз, и где-нибудь укрыться от солнца и отдохнуть. Тенистое место нашлось на выступе под нависающей скалой; напротив росло лишь одно дерево; земля была покрыта высохшей тра- вой. Совершенно обессиленный, леопард лег, тяжело дыша и не испытывая ни малейшего желания идти дальше. Он про- лежал там до самого вечера, а когда наконец сгустилась тьма, почувствовал, что не только восстановил силы, но и вполне способен интересоваться новым окружением. К тому же хо- телось есть. Однако эта вполне естественная реакция была притуплена пронзительной болью, стоило ему ступить раненой лапой на острый камень, и тогда, впервые с тех пор как с ним случилось несчастье, молодой леопард дал себе волю, негромко застонав, и стон этот жутковатым образом перешел в глубокий хрип и закончился басовитым мяуканьем — так обычно детеныш зовет мать, но сейчас в этом детском зове слышалась печальная жалоба взрослого зверя, загнанного в угол и полного отчаяния. В нем был страх близкой смерти, и крик этот наполнил долину такой тревогой, какую знают теперь только такие вот дикие края,— тревогой и ощущением утраты чего-то поистине могучего и прекрасного. И в течение всей ночи раздавался зов молодого леопарда, в котором порой прорывались все же гневные, страшные ноты — когда голод заглушал все остальные его чувства. Далеко, почти у самого подножия гор, лягушки в нежно журчавшем ручейке умолкли, заслышав шаги самки леопарда. В наступившей тишине она услышала зов сына и остановилась. Вставшие торчком уши ее подрагивали от любопытства: это был явно не любовный призыв самца, да и сама она не была готова к любовным шрам. Самка стала подниматься по склону горы и через какое-то время оказалась рядом с источником звука. Она тоже принялась звать, делая паузы, наклоняя голову и при- слушиваясь. Вся напряженная, она осторожно подошла к тому месту, где прятался молодой леопард. Пасть ее была полуот- крыта, она нервно нюхала воздух, и наконец мать и сын коснулись носами друг друга, приветливо ворча, довольные встречей. Потом самка принялась вылизывать рану у сына на спине, а он распростерся возле нее, положив голову на лапы. Рано утром она повела его вниз, в речное ущелье, и еще до восхода солнца оба леопарда уже достигли логова среди скал, перед которым открывалась заводь с черной водой, густо заросшая по берегам карликовыми пальмами; с тыла логово защищала крутая стена утеса. Молодой леопард, совершенно измученный даже после этого относительно короткого путе- шествия, рухнул на землю. Последние тридцать метров, ко- торые пришлось идти по воде, по каменистому руслу реки, выпили у него последние силы. Здесь река пробивала себе путь меж высокими, почти вертикальными утесами, а узкие ее берега заросли почти непроходимой стеной светло-зеленых пальм. В густой зелени виднелись их переплетенные чешуй- чатые стволы, сквозь которые, журча, пробиралась своей до- рогой речка. Самка преодолела это препятствие в несколько мощных прыжков; она старалась не оступаться, но все-таки один раз оступилась и упала, погрузившись чуть ли не с головой в заросли, нависшие над водой, и тут же вновь выс- кочила на берег; с задних лап и хвоста у нее текла вода. Молодой леопард пытался подражать ей, но это оказалось невозможно. Переплетенные точно змеи, стволы пышной ра- стительности мешали двигаться и требовали максимального напряжения всех мышц и сухожилий. Он попробовал преодо- леть это препятствие прыжком, но тут же потерпел неудачу — упал куда-то во тьму, с растопыренными, точно щупальца, когтями передних лап. Вода оказалась холодной, и он громко рявкнул от боли и страха; гулкое эхо словно выстрел разнес- лось по ущелью, и он стал двигаться осторожнее, где вплавь, а где ползком, прокладывая себе путь в хитросплетенье ветвей и стволов. Теперь он лежал, вывалив язык, в полумраке логова, и глаза его влажно блестели; под лоснящейся шкурой все еще слабо дрожали и перекатывались напряженные мускулы; по- лоска белой пены застыла на верхней губе, над обнаженными зубами. Когда свет снаружи стал более ярким, в тенистом логове почти ничего невозможно было разглядеть, разве что мелькал порой белый клык да вспыхивала серебром влажная черная шкура там, где проникший в пещеру солнечный луч касался ее. И вдруг в пещеру точно влетел рой пчел или облачко мошкары — что-то пятнистое шевельнулось в полу- мраке, и тут же пятнышки на шкуре самки расплылись, ис- чезли, и она скользнула вниз, в заросли кустарника на каме- нистом склоне, и пропала из виду. Она вернулась в сумерках, наевшись до отвала, с надутым брюхом и отрыгнула груду дымящегося мяса на травку у пе- щеры. Молодой леопард поднял голову и сел, по-щенячьи выставив заднюю лапу. Усы его подрагивали, он некоторое время принюхивался, а потом очень медленно, припадая брю- хом к земле, подполз к мясу и начал есть. Он съел эту порцию и еще одну, а потом лег и заснул. Так продолжалось целую неделю: самка охотилась на склонах горы, пока вожак неболь- шого стада серых косульих антилоп не прихватил с собой трех оставшихся еще в живых самок и не ушел за горы, на более безопасный конец верескового вельда, граничивший с морем. Однако молодой леопард уже успел набраться сил и быстро поправлялся. Даже израненная задняя лапа, которую он тща- тельно вылизывал и очищал зубами от болтавшихся по краям раны лохмотьев кожи, стала подживать, а рана на спине прев- ратилась в длинный красновато-серый рубец. На десятый день самка перебралась в другое логово на дне оврага, в двухстах метрах отсюда, которое приготовила заранее. Там она произ- вела на свет троих детенышей. Один родился мертвым, и самка тут же его съела. Оставшихся двоих — оба они были пятнистые, хотя пока что больше напоминали просто серые пушистые комочки,— она перенесла в старое логово, и когда малыши, слепые и голодные, принялись жадно сосать, чер- ный леопард присоединился к ним, и мать не протестовала. Странная это была группа: пятнистая самка, с довольным видом лежавшая на боку, черный молодой леопард, почти такой же крупный, как мать, вытянувшийся перпендикулярно к ней, и рядом с ним два серых малыша. Но черный выпивал слишком много, и самка забеспокоилась. Она родилась в этой долине, здесь даже вкус речной воды казался ей особенно приятным. Для нее это было самое лучшее место в мире, благодатное и в это время года изобилующее косульими ан- тилопами и клиппшпрингерами. Самка с упорством предпри- нимала все новые попытки добыть как можно больше дичи, до сумерек бродя по открытым горным склонам и замечая промелькнувшее ушко антилопы даже на расстоянии кило- метра. А уж выследив жертву, дожидалась темноты, чтобы убить ее наверняка. Через четыре дня после рождения малы- шей она впервые взяла с собой на охоту и черного леопарда. Тихим и нежным звуком она предупредила детенышей, что они должны терпеливо ждать и не выходить из укрытия. Это было сказано почти неслышно, однако запрет матери словно приковывал их к гнезду. Для черного леопарда это был полузабытый звук, однако память его, видно, освежило материнское молоко, которое он пил второй раз в жизни, и он тоже заколебался, стоит ли ему выходить из пещеры, так что матери пришлось дать ему пинка, от которого ее старший сынок пролетел метра три по воздуху и приземлился весьма неловко: Выйдя следом за матерью на залитый солнцем склон горы, он все еще прихрамывал, но черная шкура уже блестела и лоснилась по-прежнему, а сам он сторожко и быстро реа- гировал на любой, даже самый незначительный звук, порож- денный горой. ГЛАВА ШЕСТАЯ Они ехали в машине Джин Мэннион, и Клиф Тернер наслаждался своей ролью пассажира. Он откинулся на спинку сиденья, глядя на проплывавший за окнами лес и покуривая тонкие дорогие сигары Джона Эвери, которые окутывали его дымком благополучия. Его пещера и разбитый «лендровер» были, казалось, где-то далеко-далеко; и вдруг, окончательно осознав, что наслаждается мимолетным комфортом, он испы- тал приступ то ли тоски, то ли одиночества — он и сам не смог бы определить точнее — и тут же решил перебраться из своего первобытного убежища. «Хорошо бы устроить по слу- чаю переезда вечеринку,— подумал он.— Да, вот именно! Неп- ременно нужно устроить такую вечеринку!» Значительно по- веселев, он наклонился вперед и спросил: — Как вам понравилась бы вечеринка у меня на пляже? В пещере? Вы бы пришли? Джин повернула к нему голову: — Спасибо, конечно! Как здорово ты это придумал, Клиф! — И ты, разумеется, устроишь нам полнолуние? — поддел его Джон Эвери. — Еще бы. Некоторое время все молчали. — Слушай.пг- спросил Эвери,— а, сещцняшнее мероприя- тие — это что: затея местного лесничества или Департамента по охране дикой природы? — И тех и других, по-моему,— ответил Клиф.— На сим- позиуме в среду решили, что неплохо было бы собраться всем вместе: и сотрудникам департамента, и местным егерям и лесничим — ну, там, на предмет сотрудничества и тому по- добного. — А на этом симпозиуме,— спросила Джин,— отдельного вопроса о леопардах не поднималось? То есть ты себя там не чувствовал не в своей тарелке? — Нет, мне просто пришлось делать доклад, вот и все; а докладчиков было много.— Он помолчал.— Вообще-то обсуж- дение было, конечно, несколько более острым, чем мне бы хотелось. Особенно после того, как этот зверь покалечил двоих лесников. И разумеется, газеты тут же подняли шум. — Как Барнард себя чувствует? — спросила Джин. — Он все еще в больнице. Раны, нанесенные когтями, вообще заживают плохо, к тому же такие глубокие, через всю спину. Зато Дик Баркер уже почти здоров. Ему только плечо задело, правое. Повезло. Впрочем, если честно, то и Барнарду тоже. — А они о самостреле знают? — спросила девушка.— То есть о том, что его Джон поставил? — Она обернулась и по- смотрела Тернеру прямо в глаза. — Ну да, знают, что леопард был ранен, и знают, где стоял самострел. Но больше ничего. — Ты уверен? — встревожился Джон Эвери. — Совершенно уверен. Закон соблюдать сложно, если речь идет о нападении опасного хищника на стадо или даже на человека, однако теперь, хотя главная вина и падает на того, кто поставил ловушку, леопарды все-таки, видимо, будут под защитой закона, считаясь в данной местности редкими жи- вотными. — Что ж, надеюсь, ты этим доволен, Клиф,— сказала Джин.— Я, например, очень довольна. — Да, конечно, я доволен. Рад, что и ты тоже. Однако же это постановление, если его примут, прибавит головной боли сотрудникам департамента. Да и у'меня тоже возникнут проб- лемы. В голосе Джона Звери слышалось раздражение: — Это у нас, фермеров, непременно возникнут проблемы! У Кампмюллера и у всех остальных. Клиф Тернер только вздохнул в темноте и промолчал, не желая говорить в ответ колкости. Потом мягко пояснил: — Ну, вас это, скорее всего, не так уж сильно коснется, Джон; ты же знаешь, леопарды здесь отнюдь не кишат.— Он хотел уже сказать, что эти хищники, как известно, убивают овец, только если не могут поймать другую дичь, но передумал: впереди еще слишком долгий вечер, а Джону и так давно не нравится, что его сестра «предательски» защищает леопардов. Тернеру очень хотелось бы, чтобы этот черный леопард так и остался недосягаемым, скрылся бы в горах и лесных долинах здешнего малонаселенного края и дожил там до ста- рости, потому что история с ним полностью изменила отно- шение окружающих к леопардам вообще, сделав его исклю- чительно негативным, а вопрос об охране этих животных из-за черного зверя буквально за десять дней стал объектом насто- ящих политических баталий. Фракцию, выступавшую против закона об охране леопардов, возглавлял Кампмюллер, поль- зовавшийся немалым влиянием в местных церковных и по- литических кругах. Черный леопард пробудил первобытный ужас и среди жителей деревень, а вот это Тернер способен был понять хорошо, хотя кое для кого уже сам по себе черный цвет символизировал все дурное, опасное и злое на свете. Они припарковали машину на забитой уже стоянке и пеш- ком пошли по грязноватой дороге к зданию лесничества, сто- явшему на широкой травянистой поляне, откуда хорошо была видна вся лесная долина. Джин, шагавшая рядом с братом, была почти одного с ним роста и опиралась на его плечо, перешагивая через лужи и одной рукой приподнимая свою длинную, до щиколоток, юбку осенних, красновато-коричне- вых тонов; ее перетянутый широким ремнем жакет был тем- но-зеленого, почти черного цвета, напоминавшего зелень леса; длинные прямые волосы повязаны зеленым шелковым шар- фом. Тернер приспосабливал свою размашистую походку и замедлял шаг, стараясь идти с нею рядом. Джин Мэннион всегда привлекала к себе внимание, где бы ни появилась, а здесь, среди по крайней мере сотни гостей, она казалась осо- бенно красивой и утонченной. Похоже, на нее приятно было смотреть даже могучим местным матронам, восседавшим во главе столов, заваленных снедью: жареными ребрышками и колбасками, бифштексами и грудами вареной кукурузы. Тернер, стоя чуть поодаль, наблюдал за Джин поверх бо- кала с вином; когда она улыбалась, черные глубокие глаза ее, казалось, вспыхивали, и ему она представлялась просто прек- расной. Он с трудом заставил себя не смотреть на Джин, занявшись тем, что угадывал, к кому из присутствующих от- носится то или иное известное ему понаслышке имя. На по- ляне у дальнего края леса была установлена деревянная сцена, возле которой оживленно беседовали представители офици- альных кругов: одни с почтительным видом слушали, другие же явно наслаждались своей близостью к высшим эшелонам власти. Четверых из этой группы Клиф знал — это были пред- ставители Департамента по охране природы — и еще парочку несколько раз видел. Самого министра он прежде не видел никогда. В каком-то смысле собравшиеся являли собой от- личную модель местного общества, разве что мужское насе- ление здесь явно преобладало. Когда зажглись огни, словно подчеркивая полную изолированность этих немногочислен- ных представителей мира людей от множества иных живых миров, существующих по своим законам в горах, полях и лесах, гости потянулись к сцене, усаживаясь на деревянные скамьи перед нею; все ждали в такой тишине,%что неожиданно громко стали слышны голоса кузнечиков и лягушек, доно- сившиеся из долины. Первым выступил начальник местного лесничества; сперва он говорил на африкаанс, потом на английском. Затем к при- сутствующим обратился министр, проговорив на африкаанс доб- рые пятнадцать минут, и под конец его речи Тернер уже не мог вспомнить, о чем,- собственно, говорил докладчик, и в памяти его осталось только то, что о леопардах — о, счастье! — министр не упомянул вообще. Клиф обернулся и увидел Дика Баркера, который стоял в самом заднем ряду, под навесом. Рука у него была обмотана бинтами и все еще на перевязи. После министра выступили еще трое, однако же они, слава Богу, были доста- точно кратки, а потом священник Голландской реформистской церкви прочитал молитву, и все разошлись; снова зазвенели бокалы и вереницы людей потянулись к накрытым столам. Прием продолжался; красное и белое вино лилось неис- сякаемым потоком, заливая громадные порции жаренного на решетке мяса, а группки людей, объединившихся согласно общности языка и обычаев, становились все шире, точно маг- нитом притягивая к себе одних и отталкивая других. Настро- ение у Тернера снова улучшилось; он ко многим здесь отно- сился по-дружески: хорошо знал, например, сотрудников лес- ничества — это были действительно отличные ребята, занимавшиеся одним и тем же созидательным трудом, а потому не обращавшие ни малейшего внимания на языковые и куль- турные различия, хотя их жены, восседавшие за уставленными блюдами с едой столами, были в этом отношении куда более строги. Зоологи, сотрудники Госдепартамента, ботаники, не- многочисленные ихтиологи, занимавшиеся главным образом пресноводными рыбами,— все эти люди выглядели немного смущенными, вели себя несколько чопорно и неловко; Ван дер Мервы и Смиты, Берга, Дю Плесси и О'Рейли — у этих тоже был свой общий язык. А учителя школ для цветных и вожди общин вообще почти не двинулись с места — так и стояли с застывшими, чуть подобострастными улыбками и всем своим видом изображали огромное удовольствие. Япи Кампмюллер разговаривал с Диком Баркером, кото- рого черный леопард задел своей когтистой лапой, и Тернер двинулся к ним сквозь толпу гостей: ему хотелось кое о чем расспросить Баркера, ведь теперь волей-неволей придется быть готовым к возможной встрече со зверем-людоедом. Кро- ме того, он желал лишний раз убедиться, что реакция Камп- мюллера на последнее постановление об охране леопардов окажется именно такой, на какую он и рассчитывал. Несмотря на их вечные споры с Кампмюллером по большинству вопросов, Япи ему нравился; Клиф находил его остроумным и проница- тельным, и оба, не сговариваясь, старались поддерживать в от- ношении друг друга некий нейтралитет, когда все колкости смяг- чаются шуткой и основным оружием служит смех. — Привет, Клиффи! — заорал Кампмюллер, обнимая Тер- нера за плечи своей массивной ручищей.— Ну что, видишь, что наделала твоя киска? — И он мотнул' Головой в сторону Баркера. — Никудышная работа,— заявил Тернер, улыбаясь Баркеру и тоже обнимая Кампмюллера", так что теперь они стали по- хожи на двух борцов, готовых к схватке.— Придется снова тренировать этого черного: никак до яремной вены добраться не может! Кампмюллер сперва затрясся и захрипел, а потом не вы- держал: он так хохотал, что даже ослабил свои тяжелые объ- ятья, а потом рука его и вовсе соскользнула с плеча Тернера, он согнулся пополам и закашлялся. Тернер искоса, с изви- няющейся улыбкой быстро глянул на Дика Баркера и с об- легчением заметил, что обескураженное выражение все же исчезло с его лица: он явно был слишком потрясен встречей с черным леопардом и еще не готов столь легкомысленно шутить на эту тему. Кампмюллер наконец откашлялся и принялся вытирать глаза носовым платком цвета хаки. Потом сказал: — Дик говорит, этот черный зверь сам напал на них. Опас- ная тварь! Тут, парень, и погибнуть недолго. — Этот леопард серьезно ранен, ты же знаешь,— сказал Тернер.— И прекрасно знаешь, как опасны могут быть ране- ные леопарды. А Дику и его спутникам просто не повезло — они нечаянно ему дорогу перешли. Обычно леопард уходит первым. — Да ведь ты и сам видел, как он на Джона Звери бросился! — настаивал Кампмюллер. — Знаешь, тогда мы шли по его кровавому следу, а это очень опасно, так что сами напросились. — Почем тебе знать, а вдруг эта тварь вас поджидала? — поддел его Кампмюллер. — Нет уж, Япи,— рассмеялся Тернер.— С какой стати ему было нас ждать? Ты еще скажи, что он нас съесть хотел! — А что, вполне возможно,— с самым серьезным видом заявил Кампмюллер.— Очень даже возможно, что он людоед. — Ну да! — Честно говоря, Тернер никогда серьезно не рассматривал далже возможности появления леопарда-людо- еда здесь, на самом юге континента, однако вдруг поразился собственной горячности. Теперь предположение Кампмюлле- ра уже не казалось ему абсолютно невероятным. Баркер внимательно прислушивался к их разговору и с приоткрытым от ужаса ртом смотрел на Тернера, будто заново переживая собственное страшное приключение. От волнения он даже зашипел сквозь зубы. — Знаешь, я когда-то работал в Северной Родезии,— начал было Кампмюллер. — В Замбии,— с улыбкой поправил его Тернер. — Ладно, пусть в Замбии, какая разница! Так вот, в долине реки Луангва — это левый приток Замбези,— где я жил, один леопард всего за год успел убить четырнадцать человек, а потом его застрелили. — Послушай,— сказал Тернер,— я же не спорю: конечно, леопарды-людоеды встречались и, возможно, встречаются и теперь, но здесь-то с чего им вдруг появиться? По-моему, нет никаких оснований предполагать, что этот черный чем-то от- личается от своих собратьев, а в этих местах людоедов никогда не бывало, насколько я знаю. Верно? — А люди все равно исчезали в лесу бесследно, и не раз! — возразил Кампмюллер, многозначительно подмигнув.—Да и странно он ведет себя, этот черный. Ты же сам говорил, он огромный... — Черт знает, какой здоровенный! — вдруг выпалил Баркер с удивительной горячностью.— Я вам вот что скажу: эта тварь точно нас убить хотела! По глазам было видно. Ох, не хотел бы я еще раз с ним встретиться! Кампмюллер снова положил свою тяжелую ручищу Тер- неру на плечо. — Знаешь, Клиф, охраняют их или нет,— он медленно по- качал головой,— но если он явится ко мне на ферму и у меня будет под рукой ружье... Он не договорил: к ним подошел высокий худой человек и поздоровался с Тернером. На его костлявом носу сидели очки в стальной оправе; чуть тронутые сединой волосы торчали во все стороны, явно не желая поддаваться парикмахеру. Тер- нер представил его как доктора Уильямса из Кейптауна. Обменявшись рукопожатием с Кампмюллером, доктор улыбнулся и сказал: — Ваш черный леопард пользуется весьма скандальной из- вестностью. По крайней мере, если верить прессе.— Он го- ворил нарочито медленно, четко выговаривая каждое слово.— Как-то непривычно: уж больно удачно он всем на глаза по- падается.— Уильяме посмотрел на Баркера, снова погрузив- шегося в молчаливое самосозерцание. Поправив очки на носу, доктор поверх них уставился на раненую руку лесника.— Что у вас с рукой? А, значит, это на вас он напал? Значит, вы его видели достаточно близко? Баркер так долго не отвечал, что Тернер решил ему помочь. — Дик,— вмешался он,— доктор Уильяме — зоолог, а чер- ные леопарды на юге Африки встречаются очень редко.— Он понимал, что Уильяме жаждет получить дополнительные под- тверждения фактов со стороны очевидца — так сказать, науч- ная перепроверка. Это вовсе не означало, что он не поверил самому Тернеру. К тому же тот наверняка уже поговорил со всеми спутниками Баркера. Баркер застенчиво улыбнулся: — Да, точно, я его совсем близко видел, доктор. Он мне чуть на плечи не прыгнул. — Должно быть, вы очень испугались! — посочувствовал ему Уильяме. Снова повисло молчание. Потом ученый мягко спросил: — А что вас особенно поразило в этом леопарде? — Знаете, сэр... глаза и зубы, наверное. Пасть-то у него была открыта,— неуклюже закончил Баркер. Тернер вдруг развеселился, однако постарался подавить веселье, ибо тут же почувствовал и тонкий укол тревоги. Звери тоже тогда был так потрясен, что, собственно, и внимания особого не обратил на окрас зверя, да и вообще все произошло слишком быстро. Цветные рабочие лесничества рассказывали странно разноречивые истории — они были уверены, что такого зверя в лесу быть не может, и боялись, что их сочтут обманщи- ками. Они тоже явно не поверили собственным глазам. — И еще хвост,— сказал вдруг Баркер. — Хвост? — Уильяме чуть наклонил голову набок. — Да, доктор, хвост! Знаете, он был ужасно длинный и хлестнул меня прямо по щеке, когда эта тварь прыгнула,— может, это было даже хуже всего. А как он меня когтями задел, я и не почувствовал сразу. А хвост у него — как змея! Здоровенная такая черная змея! — Так вы говорите, хвост был черный? — переспросил Уильяме. — Черный, доктор, черный! — горячо подтвердил Баркер, исступленно кивая.— Он и весь был черный как смоль и блестящий. Уильяме поскреб подбородок. — Очень необычно, Клиф,— пробормотал он. — Я знаю, сэр. — Очень необычно для таких широт! В тропиках — да! В тропических лесах, в горах... Но здесь, в этой климатической зоне?.. Очень, очень необычно! — Что ж, сэр, горы и леса ведь и здесь имеются. К тому же тут единственный действительно крупный лесной массив. И горы недалеко. Уильяме некоторое время молчал, глядя куда-то мимо Тер- нера в темноту аллеи. — Господи, как бы мне хотелось его увидеть! Какое, должно быть, прекрасное животное! Вы, конечно, постараетесь сфо- тографировать его? Тернер кивнул: — Я уже переставил оборудование, но придется подождать, — Я понимаю. Но все-таки... хотя бы намек на пятна дол- жен был остаться! — никак не мог успокоиться Уильяме.— Я просто не могу принять тот факт, что у здешнего леопарда оказалась угольно-черная шкура. — Мои наблюдения были весьма мимолетны, сэр, так что поклясться я тоже не могу, однако уверен: мы сумеем это выяснить. — Уверен, что сумеете! — с готовностью подхватил Уиль- яме и посмотрел вокруг с таким видом, словно после дли- тельного отсутствия не совсем понимал, где находится.— Уве- рен! Завтра мы еще поговорим об этом. Я просто мечтаю вместе с вами пройти по следу этого зверя! Знаете, давайте выпьем еще немного вина, оно здесь просто замечательное! Клиф Тернер переходил от одной группы гостей к другой, будто что-то искал и не находил. Ничто не могло задержать его внимания надолго. Настроение у него постепенно порти- лось, вино только усугубляло этот процесс. К тому же он чувствовал, что смертельно устал. Мероприятие явно имело успех, хотя разговоры с гостями и были утомительны, так как общество оказалось весьма пестрым как по национальному признаку, так и по интересам. Теперь, когда ушли некоторые важные официальные лица, голоса оставшихся зазвучали громче. Среди языков явно преобладал африкаанс. Разговоры велись преимущественно на бытовые темы. До Тернера долетали от- дельные реплики: — Тридцатилетний стаж для этой машины — сущая чепуха... — Да ты все местные виды вытеснишь, ты это понимаешь? Южноафриканские красноплавниковые усачи — это же не рыба, а мусор! Да тебе, скорее всего, просто не разрешат... — 1а, пее тап, аЦез 1з к!ор сИзкеШоот1. Тернер улыбнулся. Это его, пожалуй, даже развеселило. — Эй, Клиф, послушай-ка. Вот тут Ян Бота утверждает, что систематическое обследование содержимого желудков ша- калов ни разу не свидетельствовало о наличии в них шерсти рысят... — ...а я и говорю ему: жри до отвала!.. — Кои гааК сИе роШек \уга§йё ше 1еккег ше2. Перевести было нетрудно; эти слова снова напомнили Тер- неру, насколько разговоры о политике опасны на подобных сборищах и при подобной атмосфере, когда политика удиви- тельно близко, у самой поверхности любых чувств и отноше- ний, когда каждый постоянно вынужден совершать самые разнообразные уступки, кривляться, проявлять какую-то сверх- вежливость, чуть ли не раболепствовать порой. Ну в точности католики и протестанты на совместном чаепитии! Когда он наконец снова увидел Джин, то некоторое время смотрел на нее с удивлением, словно знал ее в лицо и по- наслышке, но все же никогда не был с нею знаком лично. Свет лампы мягко освещал ее лицо с высокими скулами, под которыми сейчас затаились тени; черные как смоль волосы, казалось, вообще света не отражали и не вспыхивали огонь- ками, как в солнечных лучах. Он закурил, стоя в тени; рука 1 Да, парень, а все остальное выхлопные газы забили (афр.). Политика вряд ли кому-то может показаться лакомым куском (афр.). его дрожала, когда он поднес к сигарете спичку. Вдруг она подняла голову и посмотрела прямо на него, и во взгляде ее — он мог бы в этом поклясться — промелькнул гнев. Потом она приветливо махнула ему рукой, он ответил тем же, медленно повернулся и ушел. Настроение, начавшее портиться уже давно, испортилось окончательно. Тернер постоял в темноте, подальше от шумных гостей, прислушиваясь к монотонному звону лягушек и сверчков, и двинулся к костру, где кружком собрались черные и цветные рабочие. Их явно тоже хорошо угостили — голоса у костра зву- чали громко и весело. Но подойти к рабочим Клиф не успел: его окликнул Джон Звери. Пора было возвращаться домой. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Черный леопард расстался с матерью и малышами, только когда она ясно дала ему понять, что он ест больше, чем добывает на охоте, а потому его присутствие долее не жела- тельно. Уже три дня шел дождь; равномерный неумолчный шорох дождя принесли с востока черные тучи. Все эти дни молодой леопард ел очень мало, не удовлетворившись тем, что удалось найти на обглоданном скелете маленькой косульей антилопы, даже закусил навозными жуками и ящерицами. Чтобы убить на этих открытых каменистых склонах косулью антилопу, или клиппшпрингера, или бабуина, или хотя бы дамана, ему был необходим последний стремительный и точ- ный бросок, но мешала раненая лапа, и три раза из четырех он промахивался. Сейчас поджившая было рана снова начала кровоточить; цепочка кровавых следов тянулась за ним по старой лесной дороге, как и месяц назад, и он ступал все более напряженно, точно за ним по пятам следовала сама смерть, готовая вскоре уничтожить блеск черной шерсти, ис- тощить его так, чтобы ребра выступили под шкурой, как по- гнутые обручи, однако пока еще даже близкая смерть не спо- собна была погасить свет его изумрудно-зеленых глаз, когда он в поисках добычи обходил дальние леса на склонах гор и знакомую долину внизу. Возле фермы Кампмюллера на него накатила волна запа- хов, свойственных двуногим существам. В ночной темноте он вынюхивал главным образом собак, которые лаяли и гремели цепями возле хижин, где жили цветные рабочие. По поведе- нию собак было ясно, что все это просто перепуганные оди- ночки, а никакая не охотничья стая, и леопард медленно, кругами подходил все ближе и ближе, пока на фоне звездного неба отчетливо не проступили очертания крыш и труб над ними. Хищник бесшумно перемахнул через открытый вытоп- танный дворик перед крайним домиком, и собака, забившись в угол насколько позволяла цепь, визгливо, истерически за- лаяла. Он убил ее одним быстрым движением — так домашняя кошка убивает загнанную в угол мышь,— но еще целых пять секунд не выпускал из сжатых зубов. Плотно прижатые к голове уши его чуть подрагивали: лай собак теперь слышался со всех сторон и становился все громче. Он разжал челюсти, уронил собаку на землю между передними лапами и огляделся; потом почти нежно взял свою жертву за плечо и повернул в сторону более темного участка земли, где рос маис. Он сделал несколько быстрых шагов, и собачья цепь, сперва просто гре- мевшая сзади, вдруг натянулась и заставила его остановиться, поскольку добычу вырвали у него из пасти. Пошатнувшись от неожиданности, леопард выронил оставшийся в зубах кусок шку- ры и переднюю лапу своей жертвы и обернулся, чтобы снова схватить ее. Теперь из домика доносились какие-то новые звуки, и вместе с ними леопарду в глаза ударил яркий желтый свет. Прижавшись к земле, он был буквально ошеломлен нез- накомыми запахами, хлынувшими из распахнутой двери дома: запахами пота, мочи, керосина, золы и мяса; все это было связано с теми двуногими существами, у которых блестящие глаза и которые опаснее всех прочих зверей в лесу. Губы леопарда приподнялись, в напряженной ухмылке обнажая зубы, когда один из двуногих вдруг двинулся прямо к нему. Сперва, укрывшись в темной тени, он с раздраженным ши- пением выжидал, а потом одним прыжком обрушился чело- веку на плечи, ломая шею. Черный леопард, подобно всем своим сородичам, живущим в лесах и в горах, знал, что лишь немногие из крупных жи- вотных, на которых он охотился, не проявляют при нападении на них никаких неприятных и неожиданных свойств. Даже самые маленькие антилопы могут причинить неприятности. Самец косульей антилопы, например, очень редко использует свои прямые и тонкие как иглы, но очень острые рога для защиты, особенно если имеет дело с таким могучим хищни- ком, однако же сам леопард, совершив неудачный прыжок или проявив неосторожность, мог очень серьезно пораниться и даже погибнуть, напоровшись на торчащие рожки своей мертвой или умирающей жертвы. Правда, это случалось редко, ибо в течение сотен лет природа производила тщательный отбор, вырабатывая у леопардов инстинкт осторожности путем бесчисленных проб и ошибок, благодаря чему они стали убий- цами исключительно искусными. Так вот, с этим странным, отчасти знакомым двуногим зверем, скрючившимся на земле, черный леопард вел себя так, как повелевал ему инстинкт, соблюдая все необходимые предосторожности, остерегаясь того, что в ход может быть пущено что угодно — рога, клыки, когти или острые копыта. Когтистыми лапами он крепко дер- жал человека за плечи, вонзив огромные, выпущенные до отказа когти в его плоть, а разверстая пасть сомкнулась на горле жертвы. И хотя он уже убил человека, еще во время первого прыжка сломав ему шею, но все-таки лег рядом с ним на землю, не разжимая челюстей и на всякий случай под прямым углом к его телу во избежание непроизвольного удара копытами или чего-либо в этом роде, когда двуногое существо будет биться в предсмертных судорогах. Вокруг по-прежнему лаяли собаки, однако же тот новый, громкий звук, эхо которого все еще стояло у леопарда в ушах, затих. Он медленно разжал челюсти на безволосой теплой шее, ибо чувствовал, что жертва его абсолютно недвижима, потом прихватил добычу зубами за плечо и поволок прочь, в заросшую лесом долину. Нырнув в черную тьму подлеска, леопард снова услыхал крики двуногих где-то далеко позади, причем они становились все громче и громче. Тогда он поспешил вперед, то сбрасывая свою жертву со скалистого обрыва у реки и быстро настигая ее одним прыжком, то снова подхватывая и волоча мертвого человека вверх по склону сильными рывками могучих шейных и плечевых мускулов. Несмотря на мучивший его голод, он остановился, только когда первые проблески рассвета забрез- жили над вершинами деревьев. Сперва он полосами содрал со своей жертвы остатки одежды, пустив в ход и зубы и когти, а потом принялся тщательно вылизывать обнажившуюся плоть, все сильнее нажимая языком, пока не попробовал кро- ви, чуть присоленной высохшим потом убитого. Он основа- тельно обгрыз ягодицы и бедра, потом грудь и лег отдыхать, пока лесные птицы проводили свою первую утреннюю спевку. Через некоторое время леопард снова поел. Весь день он проспал на тенистом уступе довольно далеко от этого места, а ночью снова вернулся и продолжил пиршество. К утру сле- дующего дня, когда проснулись и принялись хрипло пере- кликаться попугаи, он съел килограммов пятнадцать и, усев- шись рядом с остатками, стал умываться, тщательно вылизы- вая черную шкуру, мощные лапы, когти, морду и даже хвост. Он был полностью поглощен этой процедурой, лишь изредка прерывая ее довольным хрипловатым урчанием. Наевшись до отвала, он спустился к реке, напился, а потом поднялся на скалистый утес в той стороне долины, которую они с матерью раньше видели из своей пещеры. Там, в дрожащем над рас- каленными скалами полуденном мареве, среди крохотных бе- лых цветочков с запахом жасмина он и уснул. Ближе к вечеру его разбудил звон металла и грохот камней; почти мгновенно зрачки-щелочки отметили какое-то движе- ние среди скал примерно в полукилометре от утеса. Клиф Тернер понимал, что так называемая охотничья груп- па не имеет ни малейшей надежды хотя бы мельком увидеть черного леопарда, однако выйти в лес было в данном случае просто необходимо, ибо человека убил, разумеется, тот самый леопард и кровавый след был отчетливо виден там, где он волок свою жертву по земле. Отчетливо были видны и отпе- чатки лап зверя, по «им они легко отыскали то место, где лежал обезображенный,труп. Это событие потрясло местных жителей и весьма неприятно переменило их размеренную жизнь. Оно коснулось и тех семерых, что стояли в солнечный полдень на скалистой гряде именно там, где Тернер и Эвери впервые повстречались с черным леопардом. Единственным человеком в группе, не скрывавшим своего энтузиазма, был раскраснев- шийся от возбуждения репортер местной газеты. Двое поли- цейских, поскрипывая портупеей и потея на жаре, имели без- надежно-покорный вид людей, которых насильно заставляют заниматься всякой ерундой вроде спасения кошек, забрав- шихся слишком высоко на дерево и боящихся слезть, или сбором любителей пляжных пирушек, уснувших прямо на мокрой гальке. Согласно их представлениям, они должны были защищать человеческие жизни и предотвращать прес- тупления, а не исполнять обязанности сиделок, гробовщиков или даже, как вот теперь, охотников на леопардов. Однако полицейские стоически, без жалоб обследовали тело погиб- шегои отправились с «охотничьей группой» дальше, понимая, что до некоторой степени репутация всей полиции в целом может оказаться подмоченной, если они откажутся. У обоих в кобурах было табельное оружие, а что касается прочих во- оруженных охотников, то Тернер, ежели что, наибольшие на- дежды возлагал на девятимиллиметровый «вальтер» Боты. Бота был необычайным силачом с рублеными чертами лица. Тернер хорошо знал и любил его. Некогда черные волосы Боты были сильно пересыпаны сединой, однако кустистые брови ничуть не поседели, словно подчеркивая неиссякаемое жизнелюбие своего хозяина, издавна не дававшее покоя местным, не слиш- ком изощренным в своем ремесле преступникам: мелким во- ришкам, торговцам дагтой, «королевам» притонов, незаконно торговавшим спиртным, любителям поножовщины, которую устраивали обычно в пятницу вечерком, после трудовой не- дели, пьянчугам, избивавшим жен, и наглым хулиганам. Все они хорошо знали Боту, уважали его и боялись. Вне службы это был печальный, мягкий человек, большой любитель ор- хидей. Кроме того, он великолепно стрелял и с «вальтером» в руках был совершенно беспощаден. Цветные с фермы Камп- мюллера особенно обрадовались появлению сержанта Боты, тем более что все они были столь же неповинны в случив- шемся, как и их тощие куры, копавшиеся в пыли среди выб- рошенных остовов старых мотоциклов. В кои-то веки цветным казалось, что сержант Бота на их стороне, и когда «охотники» двинулись в лес, следом за ними устремилось по крайней мере десятка два мальчишек и девчонок всех возрастов и еще какой-то пьяный в стельку старик. Все они радостно галдели, однако хватило одного-единственного жеста Боты, чтобы «сопровождающие лица» кинулись назад, пронзительно вопя от восторга и страха. Кампмюллер был вооружен винтовкой «магнум» 0,375 ка- либра; на голове у него красовалась охотничья шапочка, ук- рашенная полоской из шкуры леопарда, что весьма раздражало Тернера; он находил этот наряд наглым и агрессивным и уже успел почувствовать холодок на спине, когда шляпа Камп- мюллера мелькнула перед ним в листве. Сам Кампмюллер уже пережил первоначальный бурный восторг оттого, что его мрачные предсказания все-таки оправдались, и теперь притих, сознавая, что ему-то в этой истории придется поволноваться больше других: он как раз собирался убирать урожай карто- феля, посаженного на десяти гектарах, и для этого ему нужны были все его работники, включая женщин и детей, так что было бы весьма некстати, если бы цветные решили сейчас покинуть его ферму. К тому же он был очень огорчен гибелью Чарлза Уитбуи — отличного тракториста, давно жившего на ферме. Джон Звери тоже был в охотничьей шляпе, с дорогим английским ружьем Саймона Мэнниона на плече; он раск- раснелся на жаре и явно играл роль беспечно-смелого и опыт- ного охотника. Последним шел Хендрик Уитбуи, брат покой- ного. Через десять минут после того, как леопард со своей добычей исчез в ночи, Хендрик уже утешал свою истерично рыдавшую невестку; она вышла тогда из дому, окликнула мужа и обнаружила мертвую собаку и лужу крови на земле. С шумом собрались проснувшиеся соседи, увидели страшные следы преступления, и над толпой тут же повисло облако извечного, основанного на суевериях ужаса перед тем, кто вышел из тьмы, разорвал на клочки собаку и похитил человека, оставив лишь кровавую полосу на серой, пыльной земле. Светя вокруг керосиновыми лампами и электрическими фонарика- ми, они боялись отходить далеко и так ничего и не нашли, так что Хендрику Уитбуи в конце концов пришлось сбегать по темной лесной тропе к дому Кампмюллера и разбудить его. Машина Кампмюллера своими яркими фарами сразу разогнала тьму над местом трагического события, и все уви- дели отпечатки лап леопарда. Было воскресенье. Тернер, успевший рассмотреть следы зверя и отметивший круглый отпечаток культи, возможно ли- шенной даже пальцев, теперь окончательно убедился, что чер- ному леопарду тогда почти целиком отстрелило лапу. За день их группа, во-первых, выяснила, что основное логово пустует уже довольно давно, а во-вторых, выполнила весьма неприятную задачу — привезла в деревню труп погиб- шего и передала его горюющим родственникам и друзьям. Даже Бота был потрясен, увидев полуобглоданное тело. Тернер, подняв голову и глядя на верхушки деревьев, сказал ему: — Знаешь, можно только одним способом добраться до него. Нужно провести ночь прямо здесь, на дереве, и дождаться его прихода. Я уверен, сегодня он придет снова. Бота поскреб в затылке, попыхтел трубкой и наконец изрек: — Ох, Клиф, не нравится мне твоя затея! Особенно неприятно ему было то, что Тернер хотел ис- пользовать в качестве приманки человеческое тело. Разве мож- но разрешить такое? А какую шумиху поднимут газеты! Да и кто, в конце концов, согласится просидеть целую ночь на дереве над останками погибшего, поджидая леопарда-людоеда, который бродит где-то поблизости? — Не беспокойся, Мартин,— сказал Тернер, словно в ответ на его мысли,— я принесу сюда убитую им собаку. Если он вернется, собака на некоторое время его отвлечет. А еще я попрошу Пола Стандера посидеть со мной за компанию. Это ведь все-таки его участок. Джин Мэннион послали за Полом Стандером, местным егерем, и ей удалось успешно решить эту трудную задачу после многочисленных звонков по телефону, когда она отловила Пола у приятеля, с которым он проводил воскресный вечер, и привезла в деревню. Все уже были в сборе, и вытоптанная площадка у деревенских ворот напоминала автомобильную стоянку, где в беспорядке были разбросаны машины любых размеров и образцов. Там же стоял и белый фургон «скорой помощи» с красным крестом, и только когда медики в соп- ровождении полицейского микроавтобуса увезли труп, толпа начала расходиться. Тернер испытал огромное облегчение, когда подъехала Джин и с ней одетый в егерскую форму Стандер. То, что он тогда пообещал сержанту Боте, имело целью всего лишь успокоить полицейского. Бота — хороший полицейский и хороший друг, однако леопард-людоед был явно не по его части; и тем не менее он бы ни за что не оставил Тернера в одиночку охотиться на страшного зверя. Теперь же, когда объявился Стандер, ситуация вновь оказалась под контролем, и Бота вздохнул с облегчением, хотя и по иной причине, чем Тернер. Джон Эвери давно уже требовал, чтобы и его включили в группу ночного наблюдения; того же требовал и Кампмюллер, но Тернер проявил удивительное уп- рямство, заявив, что на дереве едва хватит места для двоих, а о четверых и говорить нечего. И он и Стандер отлично понимали, что четыре человека — это просто смешно: слишком много шума и слишком мало толку, и все-таки с благодарностью отнеслись к предложению Эвери и Кампмюллера. Мужчины вместе в поте лица трудились над устройством некоего подобия помоста на ветвях дерева; Джин дважды ездила — один раз к себе домой и один раз в дом Кампмюллера — за фонариками, за белой тесь- мой, за синтетической лентой, за новыми батарейками, за тер- мосом с кофе, за бутербродами, за плоской фляжкой с бренди. — Будь осторожен, Клиф,— сказала она на прощанье,— и приходи утром завтракать. Наконец они остались вдвоем среди длинных лесных теней, отбрасываемых закатным солнцем, слушая вечернюю песенку ткачика, нежную и рассыпавшуюся в зарослях тихим смехом. По уговору оба работали молча, объясняясь знаками. Тер- нер прикрепил лолоску белой тесьмы к прицельной планке своего дробовика, а под ружьем — маленький электрический фонарик. Стандер повесил второй фонарик на ветку у себя над головой и, несколько раз перевесив его, наконец остался доволен: теперь луч света должен был падать примерно в центр того участка, где лежала мертвая собака. Через некоторое время все было сделано, оставалось только вертеться на жестких досках с криво вбитыми в спешке гвоздями, надеясь все-таки отыскать такое положение, в котором можно было бы сносно скоротать ночь. Вечерние сумерки сомкнулись вокруг них, точно дымное облако, задолго до того, как солнце оконча- тельно село. Наступило такое безветрие, что на деревьях не шевелился ни один листок. Винтовка 0,308 калибра, принад- лежавшая Стандеру, была заряжена; дробовик Тернера тоже; предохранители спущены, ибо даже самый слабый металли- ческий щелчок мог оказаться чересчур громким. Тернер вдруг принялся дышать широко открытым ртом — ему казалось, что так удастся заглушить бешено бьющееся сердце и лучше слышать; потом он высунул язык и скорчил рожу Стандеру, желая пояс- нить, что его идиотический вид отнюдь не случаен. Тот буквально скис от смеха и какое-то время беззвучно корчился, так что на глазах у него выступили слезы. Боясь упустить успех своего клоунского представления, Клиф хотел уже снова скорчить Полу рожу, но тут неподалеку от них коротко взревел бушбок. После этого секунд на десять воцарилась полная тишина, а потом обычные ночные шумы и шорохи возникли снова, точно напоминая, как много вокруг иных живых существ, занятых своими делами. Оба дышали тяжело, хотя Стандер — значительно тише. Тернер чувствовал, как дрожит от напря- жения его палец на спусковом крючке. Медленно, куда мед- леннее, чем все остальное в их прежней жизни, текли минуты, отмечаемые светящимися стрелками наручных часов. Такое нервное напряжение нельзя было выдержать более четверти часа, тем более что они замерли, застыли как статуи на своем помосте. У обоих это был первый подобный случай, и им все еще не верилось, что они имеют дело с кем-то более опасным, чем обычный расхулиганившийся хищник, который непре- менно упадет мертвым на землю вслед за вспышкой огня и грохотом выстрела, стоит ему коснуться приманки. Когда на- тянутые до предела нервы немного успокоились, Тернер в который уж раз принялся мысленно сортировать известные ему события на вполне реальные, возможные и непременно связанные с последствиями. Этот леопард-калека был доста- точно голоден, чтобы схватить собаку чуть ли не посреди деревни; к тому же собака сидела на цепи рядом с домом. Возможно, человека он убил просто случайно, от страха, ока- завшись во власти инстинкта, а потом, обнаружив это, уволок свою жертву прочь и сожрал. Очень и очень похоже, что в итоге это окажется всего лишь единичным случаем людоед- ства, хотя чисто формально этого зверя теперь следовало дей- ствительно считать людоедом. С другой стороны, была веро- ятность, что леопард, обнаружив другой, относительно легкий объект охоты, непременно нападет снова при первой же воз- можности, а пока будет придерживаться обычной диеты. Тер- нер понимал, что это может привести к весьма сложной си- туации — как в плане выслеживания опасного зверя, так и в плане кровавой мести со стороны людей всем леопардам во- обще, обитающим в данном регионе. Возможно также, что черный леопард болен бешенством, хотя Тернер хорошо знал: зверь, обнаруживающий явные признаки водобоязни, непре- менно умирает в течение недели, а со времени первого напа- дения на лесников прошло уже больше полутора месяцев. В быстро сгущавшейся тьме лицо Пола Стандера было едва различимо и казалось бледным, расплывшимся пятном в завесе густой листвы, разделявшей их. С поляны, где лежала мертвая собака, не доносилось ни звука, а значит, леопард еще не приступил к трапезе, ибо те звуки нельзя было бы спутать ни с чем. Тернер почувствовал, как по спине пробежал холодок страха; душа застыла от суеверного ужаса, когда он подумал, как гибкий черный зверь, прижав к змеиной голове уши, крадется безмолвно в ночи —- зрачки глаз предельно рас- ширены, когти спрятаны в подушечки огромных лап, ступа- ющих чуть косолапо и удивительно мягко, совершенно не- слышно. Будучи зоологом, Тернер понимал, что черный лео- пард ни в чем не отличается от прочих представителей своего семейства, за исключением случайно проявившегося гена меланизма, и тем не менее даже он не мог полностью осво- бодиться от ощущения, что черный цвет всегда связан с особой опасностью, со способностью вести себя иначе, чем другие, со сверхъестественной храбростью и силой, с колдовством, со Злом. Однако не только от этого пробегали у него по спине мурашки: мысль о реально существующем леопарде-людоеде, о хищнике, который любой другой добыче предпочитает людей и для того тщательно изучает их повадки, отлично понимая, сколь беззащитен перед ним человек и какой страшной может стать людская месть, не давала ему покоя. Он, так или иначе, остался всего лишь обычным хищником, однако изменившим своей привычке питаться четвероногой дичью, предпочитая дичь более крупную и двуногую, и теперь представлявшим собой смертельную опасность для людей, способным поселить в душе любого из них атавистический ужас. Занимаясь лео- пардами, Тернер прочитал практически всю доступную ему литературу, посвященную им. Не таким ли был леопард-лю- доед из Северной Индии, убивший четыреста человек? А в Африке, значительно ближе к его родному дому, хотя и на две с лишним тысячи километров севернее, на реке Замбези, леопард за один лишь год убил тридцать семь человек. Но здесь-то, на самом юге, этого просто не могло быть, уверял он себя. И снова спрашивал: а почему, собственно, нет? Оба мужчины, словно соревнуясь друг с другом в непод- вижности и молчании, оборачивались друг к другу только для того, чтобы кивнуть или показать взглядом, что слышат каж- дый шорох внизу на поляне, слева от их дерева. Впрочем, это могли быть, например, генетты, привлеченные запахом при- манки, или мангусты. А ведь ночь еще только началась! Тернер вздохнул: придется все же переменить положение — его мо- чевой пузырь вот-вот лопнет. Вдруг Стандер каким-то странно задушенным голосом вскрикнул и стал резко заваливаться назад, потом схватился за ветку, дерево и настил сильно встряхнуло, оглушительно выстрелило заряженное ружье, и Тернер, чуть не слетев со своего помоста, уставился прямо в глаза черному леопарду. Он успел увидеть перед собой лишь сверкающие глаза, белые клыки и почувствовать смрадное ды- хание зверя, когда понял, что леопард взобрался на дерево и уже вцепился одной лапой в спину Стандера, а другую занес для удара. Тернер изо всех сил ударил хищника прикладом. Приклад скользнул по треугольной голове, послышался треск, Стандер качнулся вперед, и леопард с глухим стуком спрыгнул вниз и исчез во тьме. Снова воцарилась тишина. Стандер вос- кликнул: «Господи, помилуй!» — и оба тут же вскочили на настил и встали, держась за центральную ветку. Тернер посветил фона- риком вниз, одновременно целясь из ружья; луч фонарика выс- вечивал проходы в зелени подлеска, отдельные ветки с пятнистой листвой и стволы деревьев, которые, казалось, готовы были прыгнуть на людей — так напоминали в темноте зверя с пестрой, покрытой коричневыми и белыми пятнышками шкурой. Клиф поставил ружье на предохранитель и направил свет Стандеру в лицо, встревоженно его осматривая. — Пол, с тобой все в порядке? А ну-ка повернись, дай посмотреть. — Господи, это ведь тот самый чертов леопард, Клиф! И он охотился именно на нас! — Голос Стандера звучал как-то странно. — Повернись-ка, Пол, дай я посмотрю,-— повторил Тернер, и Стандер, ощупывая спину левой рукой, медленно повернулся. Толстый вязаный свитер, который он повязал вокруг пояса, оказался разодранным в клочья, как и рубаха на спине; его кожаный ремень был точно аккуратно разрезан надвое, концы его болтались по бокам. Однако на самом Стандере не было ни царапины, хотя он был уверен, что зверь все-таки задел его своими когтями, и успокоился, только когда Тернер с помощью второго фонарика еще раз тщательно осмотрел его спину. — Нет, ничего, Пол, ни единой отметины, я уверен. Он вцепился в твой ремень — это тебя и спасло, но берегись, парень, он может еще вернуться.— И Тернер снова осветил фонариком подлесок и долго осматривал поляну. Вдруг он воскликнул: — Господи, да ведь этот гад собаку стащил! Они долго молча вглядывались в то место, где лежала приманка, однако собака действительно исчезла. Через некоторое время Стандер сказал: — Черт, я, кажется, плечо потянул, ведь эта тварь меня чуть пополам не разорвала. Просто сумасшедший какой-то зверь! Ну что теперь будем делать, Клиф? Вот еще проклятье! Ничего им не оставалось делать — только ждать утра. Даже и разговора быть не могло о том, чтобы слезть с дерева и вернуться в деревню. В течение последующих трех часов они пили бренди, курили и разговаривали, надеясь, что света двух фонариков хватит, чтобы пережить эту долгую ночь. Они уже больше не были охотниками: теперь охотились на них, а до рассвета было еще далеко. Тернер продолжал бесконечный разговор с самим собой — именно в этот самый темный час ночи в душу закрадывались куда более ужасные, чем ночные кошмары, мысли. Он изо всех сил пытался отогнать их, однако перед ним снова и снова возникал образ вполне реального существа из плоти и крови, очень опасного, бывшего заодно с ночью и явившегося из черного леса, точно призрак, которому не место в нормальной системе вещей. Он готов был не верить собственным глазам, ибо тот факт, что леопард специально подкрался к ним, си- девшим высоко на дереве и, как они предполагали, в отно- сительной безопасности, противоречил здравому смыслу, так что мысли Тернера, как заколдованные, не желая подчиняться логике, снова открылись навстречу образам старинных пре- даний и мифов. Ему представлялся зверь-людоед и обреченный на вечные страдания дух последней жертвы этого зверя, сидящий на нем верхом и не имеющий иной возможности спастись, кроме как заменив себя таким же «седоком». Согласно этому восточному преданию, припомнил Тернер, трепеща от иррационального ужаса, тот страшный всадник обречен вечно скитаться без приюта, если зверь под ним будет убит, так что он сам с готовностью и превеликим мастерством направляет своего «коня» не только навстречу очередной жертве, но и помогает ему в борьбе против тех, кто жаждет людоеда уничтожить. А еще на Востоке считают, что если усы убитого зверя- людоеда не оборвать сразу, то волшебная сила, заключенная в убитом, станет давить на охотника-убийцу, пока не раздавит совсем. Необъяснимый ужас, испытываемый людьми перед дьявольски умным людоедом из Рудепурта, выразился в том, что когда того наконец убили, то усов у него вообще не обнаружили! Тернера пробрал озноб. «Ликантропия» и «териоантропия» — эти термины выпол- зли откуда-то из подсознания, мешая нормально мыслить. Ликаон, превращенный в волка Юпитером; вервольфы и обо- ротни, один ужаснее другого, люди в обличье хищников, хит- рые и жестокие, безжалостно убивающие и питающиеся только человеческой плотью... Тернер закурил и в свете спички увидел лицо Стандера: чуть выступающие вперед зубы, очень белые, похожие на клыки хищника; заросший черной щетиной под- бородок; прислоненная к стволу дерева и чуть откинутая назад тяжелая голова... Лицо это менялось у него на глазах, вроде бы на нем даже появилась злобная усмешка... Не владея собой, Тернер вдруг лягнул Стандера ногой. Глаза «чудовища» отк- рылись, «демонические» черты его лица сразу смягчились, и снова перед ним возник Пол, испуганно фыркавший из-за слишком резкого пробуждения. — Извини, Пол, я тебя испугал, наверно,— хрипло прого- ворил Клиф. — Господи,-— пробормотал Стандер,— а я уж решил, что это снова тот чертов леопард. Помолчали. Потом Тернер сказал: — Ты бы лучше все-таки не спал, Пол. Еще с дерева сва- лишься. — Да, верно, не стоит.— И с неожиданной горячностью он прибавил: — Да если б и свалился, так, черт побери, птицей на помост бы взвился, до земли долететь не успел! Ни один из них даже не усмехнулся этой шутке. Тернера мучила совесть, однако он решил, что не стоит сейчас что-то объяснять Полу — все равно не поможет, да и смысла не имеет. В темноте красные огоньки их сигарет мелькали, точно огненные мухи, порой освещая красноватым светом ближние ветки, выхватывая из черноты лица. Тернер спросил: — Ты знаешь, кто такой Ван Вик Лоу? — Нет, а кто это? — Один поэт. Писал на африкаанс, умер году в семидесятом. — А, понятно. Я думал, это кто-то из сотрудников запо- ведника. Нет, такого поэта я не знаю.— Последовало длитель- ное молчание, потом Стандер сказал: — Я все пытался пред- ставить себе, о чем ты думаешь, но — сдаюсь. Честно говоря, мне и самому-то в голову черт знает что лезет! Оба наконец рассмеялись с облегчением, снова почувство- вав общность мыслей и устремлений, словно каждый из них только что проделал долгое путешествие в одиночку сквозь непроницаемую ночную тьму. — А я все пытался вспомнить одно довольно длинное сти- хотворение, только ничего не вышло, зато название в голове почему-то застряло. К тому же я не настолько хорошо знаю африкаанс, чтобы полностью понять этого поэта. А стихот- ворение называлось «Черный леопард». Символично, верно? По-моему, он написал это под впечатлением Дантова «Ада», однако у него самого «зверь черный, но все ж прекрасный», что в африканском контексте, насколько я знаю, является воплощением идеи недостижимого совершенства — не то что- бы законом благородства для «дикарей», но неким идеалом чистоты, свободы от любых условностей и предрассудков. Не- кий усложненный вариант повторного оплодотворения мате- ри-земли; этакий молодой побег интеллектуальной честности, когда, например, прекрасная чернокожая женщина становится предметом вожделения, естественно, без учета разных каль- винистических соображений на сей счет. Наверное, мне тоже кто-то растолковал смысл этого стихотворения — кто-то из знающих и африкаанс, и поэзию лучше меня. Очень неясная вещь. И, по-моему, неоконченная, словно в конце поэт так и не смог, будучи уроженцем Южной Африки, вырваться за рамки определенных условий, хотя и очень этого хотел. Словно это был некий преждевременный протест против того, что его душило; и он понимал, что его губит, но даже в виденьях и снах не сумел спастись — от себя. Стандер хмыкнул: — Да уж, от собственных мыслей порой действительно не спасешься! Вот кому такое стихотворение бы понравилось, так это Кампмюллеру! (Оба засмеялись.) Значит, «Черный леопард»? Надо обязательно прочитать. Наверное, не вредно и нам знать, что наших поэтов тревожило. Голос его звучал насмешливо, но Тернеру вдруг показалось, что Пол как бы отказывает ему, аутсайдеру, в способности понять мистическую душу настоящего африканера. Во фляжке осталось всего несколько глотков бренди, и они разделили их в дружелюбном молчании. — Чтобы чувствовать себя совершенно свободным в ин- теллектуальном плане,— проговорил вдруг Стандер,— прихо- дится идти на большие жертвы. — Я знаю. — Отсекать свои корни, при этом, возможно, теряя саму способность выжить. Завидую я вашей английской либераль- ной свободе! — А я, пожалуй, завидую вам, африканерам. Не так это просто — чувствовать себя свободным. Быть свободным по- английски хорошо и естественно в самом Соединенном Ко- ролевстве, в Европе, но в современной Африке у свободного мышления другая задача. Здесь оно... в определенном смысле превращается в бремя из-за враждебной ему атмосферы, бес- численных предрассудков, из-за различий в цвете кожи, в языке, в культуре... Нет, я имею в виду не только различия между черными и белыми. Здесь важно понимание всех точек зрения, всех мотиваций, и по мере осознания собственного бессилия человек становится как бы отрицательно заряжен- ным, что ли... Они снова долго молчали, потом Стандер сказал: — То, что описываешь ты, недуг международный. Всякие там недопонимания и исторически сложившиеся фобии... — Возможно, ты прав,— откликнулся Тернер,— но здесь недуг этот проявляется в острой форме и затрагивает прак- тически всех, точно в замкнутом микрокосме. — И всей этой красоты он тоже касается? И всего хоро- шего? — Да, и этого. Ты совершенно прав, Пол. Устроившись поудобнее, они погрузились в молчание; и негромкое биение сердца ночного леса доносилось до них, точно шепот множества существ. Тернер представлял себе, что видит этот лес глазами совы, летящей на мягких крыльях, скользящей бесшумно под таинственным, бескрайним, мрач- ным сводом небес, опускающейся к темным ручьям, берега которых светятся ночными цветами, прекрасными среди раз- лившихся озер их собственного аромата. Порой он на какие-то мгновения погружался в сон и тут же резко просыпался; ему снилось, что впереди него бежит Джин Мэннион и зовет его тоже бежать с нею вместе. Однако во сне она была иная, похожая на темного духа, воплотившего в себе все прекрасное и недостижимое, и наготу ее прикрывала лишь шкура черного леопарда. Во сне Джин насмешливо улыбалась ему и все бе- жала и бежала, легко, широкими прыжками, и черные волосы ее волной летели за нею вслед. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Лишь через три недели газеты оставили наконец тему на- падения леопарда на человека и тему черных леопардов во- обще, и, надо сказать, сделали это неохотно. Они успели раскопать множество старых историй о бесследном исчезно- вении людей в данной местности и даже опубликовали один несколько истерический материал о том, как некий странный след был обследован Тернером (вместе с корреспондентом местной газеты) исключительно для того, чтобы в итоге вы- яснить, что следы эти принадлежат огромному датскому догу, хозяином которого являлся ближайший сосед того самого кор- респондента. Тернер переставил свои фотоловушки в те до- лины, что граничили с фермами Джин и Кампмюллера, но за последнее время ему удалось получить только фотографии двух генетт, одной рыси и одного барсука. Джин даже обра- довалась тому, что зверья возле ее дома так мало, и леопарды были забыты всеми, кроме Тернера и Стандера. В первую ночь февраля, в полнолуние, Тернер устроил- таки вечеринку в своей пещере. Он вместе со своими двумя помощниками целый день таскал в пещеру стаканы, рашперы, ящики с мясом, ящики с пивом и вином, керосин, дополни- тельные светильники и дрова. Они, насколько это было воз- можно, привели пещеру в порядок и так постарались уложить пол из плавника, что даже получилось нечто вроде шаткой, но все же сносной танцевальной площадки. Тернер позаим- ствовал даже магнитофон. Сияющее полуденное небо под- тверждало, что вечер будет тихим и теплым, а у Тернера в такие замечательные вечера всегда возникало некое чувство вины за собственный эгоизм и грустная ностальгия из-за того, что не с кем разделить такую красоту: сверкающие огромные волны, сверкающий песок на пляже, серебристые шали пены у кромки прибоя на пологом берегу и продолговатая полоска пляжа, залитая водой и похожая на огромное зеркало, в ко- тором любуется собой сама луна, созерцая окружающую ее девственную прелесть ночной тиши. Маленькая бухта и пес- чаный берег были окружены точно такими же высокими кру- тыми утесами красноватого цвета, как и те, что украшали всю гористую часть южного побережья. Сама пещера находилась не более чем в тридцати метрах от пляжа, чуть выше, а доб- раться туда можно было по старой расселине, некогда про- битой в этих скалах рекой. Однако если бы не полузаброшен- ная дорога, ведущая на лесоразработки и находившаяся еще метров на сто выше, то ни до пляжа, ни до пещеры, отделенных от основного шоссе широкой полосой непроходимых колючих зарослей, никто бы вообще не добрался, разве что самые большие энтузиасты из местного лесничества. Впрочем, так или иначе, окрестные леса были недоступны широкому кругу посетителей — для этого требовалось особое разрешение,— и рыболовы-авантюристы, пытавшиеся пробраться в бухту пря- мо по скалистому берегу со своими спальными мешками и рюкзаками, в итоге упирались в непреодолимую преграду из неприступных утесов. На одном из открытых участков пляжа, где валялась теперь целая коллекция плавника, некогда стояла хижина одного бродяги, жившего тем, что он собирал на берегу,— полукровки по имени Синклаар, что, по всей види- мости, означало искаженное Сен-Клер, и Тернер частенько удивлялся раньше, как это человеку могло прийти в голову поселиться в столь пустынном месте. Давным-давно забро- шенная, полуразрушенная хижина лично его устраивала глав- ным образом потому, что местное лесничество не требовало за нее платы, а кроме того, здесь были практически дикие края с почти идеальными условиями для жизни леопардов, ибо во все стороны от этого места раскинулся огромный лес- ной массив. Надо сказать, что жить в пещере он решил по собственной инициативе — исключительно из любопытства и жажды приключений. Казалось, три десятка гостей заполнили пещеру до отказа, и все-таки в ней хватило бы места и для сотни человек. Тщательнейшим образом расставленные свечи и керосиновые лампы мягко освещали каменные высокие своды пещеры, делая ее похожей на главный зал средневекового замка, где горит камин. Вино в стаканах поблескивало рубиновыми ис- корками, точно было полно огненных мух. В общем, удиви- тельный эффект придуманного Тернером освещения явился неожиданностью даже для него самого, ведь до того он просто немного поэкспериментировал с тремя керосиновыми лам- пами и пятью свечами, а потом увеличил это количество втрое, однако же особую прелесть и освещению и вечеру придавало море, светившееся само по себе; каждая волна, то набегая, то вновь отступая, вспыхивала волшебными зеленоватыми огонь- ками. Вода была ласковой и теплой, словно сама луна и увлек- шееся пиротехническими эффектами море излучали не только свет, но и жар. Казалось, единственными из гостей, кто не стал купаться, были Майк Превальски и Кампмюллер — их фигуры темнели у костра на берегу. Пол Стандер и Джон Звери, высоко подскакивая на волнах, о чем-то поспорили на бутылку вина; рядом с ними слышался девичий смех. Тернеру было удиви- тельно приятно плескаться на мелководье и думать, что Джин где-то поблизости, словно соединенная с ним этой водой; он медленно плыл вдоль пляжа, едва шевеля ногами и вертя головой в водовороте голосов и пенных брызг, чтобы увидеть Джин,— он смотрел на нее с тех пор, как все его гости точно безумные бросились купаться. На фоне темных скал маленькой бухты, покрытых раковинами мидий, ее голова, облепленная мокрыми волосами, казалась черной и гладкой, как у тюленя. Когда Клиф окликнул ее, она обернулась и застыла, чуть приподнимаясь на пенных гребнях волн и подняв руку то ли в испуге, то ли в приветствии. Порой ему был виден темный треугольник внизу ее живота и все ее стройное тело — плечи, грудь, тонкая талия, изящные бедра,— объятое зеленым сия- нием. Кольца зеленого огня колыхались у его ног, когда он шел к ней по воде; она стояла неподвижно, лишь касаясь кончиками пальцев фосфоресцирующих волн, и явно не со- биралась нырнуть и уплыть, как русалка, плеснув на прощанье хвостом, хотя сперва ему показалось, что она вполне может это сделать. И именно потому, что она так доверчиво стояла перед ним, не делая ни малейшей попытки нырнуть в спаси- тельные морские глубины и уплыть с плеском прочь, он ис- полнился чувства восхищения и восторга, вполне созвучного этой великолепной светлой ночи, плывшей в шуме морских валов, похожем на биение огромного сердца какого-то пер- вобытного гиганта. Они стояли, почти касаясь друг друга; рука Тернера так и застыла в приветственном жесте. Был полный штиль. Клиф смотрел Джин в лицо, и его легкое дыхание чуть шевелило тонкую прядку волос, прилипшую к ее щеке, пока она нетерпеливым движением головы не отбросила волосы назад и не убрала рукой щекочущую прядку. Потом подняла к нему лицо, и он губами нежно обвел контур ее губ, ощущая вкус соленой воды, клубники и аромат ее дыхания; руки его подня- лись, встретились на полпути с ее руками, а потом обе пары рук принялись гладить теплые плечи, обнимать, ласкать... Она отстранилась, но очень медленно, не резко, стараясь не смутить его. — Когда-нибудь, хорошо? Обещай мне, пожалуйста,— ска- зал он. — Может быть, когда-нибудь,— прошептала Джин.— А те- перь пора на берег, дай я пойду первой.— Она разомкнула его руки, нырнула во тьму и через секунду исчезла в пенных брызгах, Тернер поплыл за нею следом, взбивая ногами белый бурун; у берега его с головой накрыла волна, и его радостный крик утонул в пляшущих пузырьках и кипении пены. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Когда леопард вернулся туда, где оставил свою последнюю добычу, то слегка встревожился произошедшими там переме- нами. Сперва ему показалось, что убитый двуногий каким-то образом переместился на дерево, хотя раньше лежал на том месте, где теперь оказалась собака, которую леопард тоже признал своей собственностью. На дереве, как он ни напрягал раненую заднюю лапу, лишенную цепких когтей, он потерял равновесие и упал, когда какой-то живой двуногий чем-то ударил его сверху по голове. Потом раздался оглушительный выстрел и такие же крики, какие он уже слышал однажды, и среди листвы над ним замелькали огоньки, что вполне соот- ветствовало тем звукам, которые леопард привык соотносить с появлением более чем одного двуногого существа. Бросив- шись обратно через поляну, он по пути прихватил с собой свою собаку и сожрал ее не более чем в ста метрах от этих чрезвычайно шумных, однако довольно безвредных существ, сидевших на дереве, про себя отметив, что они удивительно похожи на бабуинов и макак. Леопард не мог не сознавать и того, что двуногие оказались значительно вкуснее обезьян, вытеснив тех на второе место, и все-таки он предпочел бы никогда больше не иметь дела более чем с одним двуногим. В самый темный час ночи, перед рассветом, черный лео- пард снова подошел ближе к почти затихшим существам на дереве и стал рассматривать внимательно и жадно их застыв- шие силуэты. Скорчившиеся на ветвях дерева и поразительно похожие на бабуинов, эти двуногие были соблазнительно лег- кой добычей, и леопард уже начал внутренне готовиться к прыжку, напрягая мышцы и сухожилия, когда на голову ему вдруг обрушилась струя теплой вонючей мочи; он пригнулся и бросился прочь, отряхивая уши. До рассвета он шел на восток от поляны. Весь следующий день провалялся, прячась от дождя и подремывая, в пещере под нависшей скалой, на высоком утесе в речном ущелье. Через двое суток, однако, леопард забеспокоился: его мучил голод. Он спустился в уще- лье и решительно двинулся в сторону возделанных полей и плантаций на склоне холма. Отыскивая в лесу тропинки, про- топтанные теми, на кого он собирался охотиться, он вел себя как обычно, когда преследовал дичь. Бигбой Мапанья уже много раз успел прокрутить деньги, полученные за даггу, хотя с тех пор, как он ушел с лесопилки, где работал водителем гидравлического подъемника, прошло всего три года. Доходы от его деятельности волка-одиночки весьма радовали: он купил новый «форд» и хорошую одежду, пил свое любимое виски, а теперь появилась еще и хоро- шенькая цветная бабенка Рози, которая любила его и особенно те подарки, которые он ей непременно приносил. Остановка «Прелестная долина» была последней в его маршруте, и он всегда старался заехать туда вечером в пятницу. Бигбой был чистокровным коса, так что родственники и друзья Рози из ее лесной деревушки сперва относились к нему подозрительно, однако регулярность его визитов и щедрость — он не скупился ни на даггу, ни на спиртное — вскоре рассеяли все их опасе- ния. На самом деле то, что у Рози появился богатый, весьма неглупый и ловкий чернокожий ухажер из города, снискало ей даже некоторую славу среди соседей и — что было .куда важнее — уважение отчима, который теперь частенько инте- ресовался, хорошо ли она заботится о своем поклоннике и доволен ли тот ею. Бигбой был очень осторожен и дисцип- линирован, занявшись новым делом, в отличие от многих других, весьма глупо попавшихся стражам закона из-за соб- ственной беспечности. Он, например, никогда не курил даггу, хотя наркотики у него были первоклассные, не пил, особенно за рулем, и старался всегда вовремя платить страховку и ре- гистрировать водительские права. Задние огни и фары у его автомобиля были всегда в полном порядке — он проверял их перед каждой поездкой,— а чтобы не слишком бросаться в глаза, носил синий комбинезон и кепку с козырьком, какие носят рабочие из гаража. Последний поворот на извилистой грунтовой дороге — все. Здесь ездили редко, кругом был лес. Бигбой посмотрел на часы и, хотя он нисколько не опаздывал, обычного подъема настроения почему-то не испытал. Все началось еще в Порт-Элизабет, когда холуи Мазайяни пригласили его на деловую встречу. Там присутствовал и сам шеф — в темных очках и в шляпе с широкими полями; при электрическом свете он выглядел особенно зловеще. Мазайяни отметил, что Бигбой толстеет, а стало быть, есть надежда, что дела у него идут успешно и пойдут еще лучше, если Бигбой окажет ему одну небольшую услугу, суть которой разъяснит Бигбою «товарищ», что сидит слева от него. Несмотря на поползшие по всему телу мурашки и холодок в животе, Бигбой улыбнулся, продемонстрировав все свои распрекрасные зубы и прямо-таки лучась от восторга по поводу грядущего сотрудни- чества с Мазайяни и «товарищем» слева, который оказался ма- леньким, очень темнокожим человечком с абсолютно равнодуш- ным взглядом, без малейшего проблеска улыбки. Щеки у него были удивительно пухлые, из-за чего он походил на круглолицего и щекастого мальчишку, а белки глаз чуть желтоватые. Бигбой в душе прямо-таки вздрогнул, услышав слово «то- варищ», такое близкое и родное для африканца, однако нео- жиданно плаксивый тон и весьма странный акцент — «това- рищ» говорил на ломаном коса — разочаровали Бигбоя и за- ставили насторожиться. Когда этот тип добрался до сути дела, Бигбой испытал облегчение: он всего лишь должен был отвезти довольно увесистый конверт одному человеку, жившему в поселке недалеко от Книсны. Конечно, это лишние двадцать пять километров в сторону, что может нарушить весь его график или, по крайней мере, помешает провести вечерок с Рози, однако Бигбой всем своим видом демонстрировал пол- ную готовность и проявил достаточно благоразумия, чтобы не задавать вопросов и даже не намекать, во что ему обойдется бензин. Возможно, потом ему заплатят, однако сердце у него упало при мысли о тех заданиях, которые неизбежно после- дуют за первым. Бигбой отнюдь не был ни борцом за свободу, ни саботажником: оба эти занятия он считал весьма опасными, малоэффективными и приносящими одни неприятности. Кро- ме того, слишком тяжело, когда требуют, чтобы человек сжег за собой те мосты, от которых, собственно, и зависит все его благополучие. В том конверте, как ему объяснили, весьма важные документы, так что он должен хранить его как зеницу ока. Ему совершенно ясно дали понять, что золотистый поток дагги из Транскеи тут же прекратится, если он сделает хотя бы один шаг не в «интересах дела», однако напоследок, по- казывая доброе к нему отношение, темнокожий коротышка вручил ему банкноту в десять рандов на бензин, а потом они прикончили бутылку бренди. Бигбой снова посмотрел на часы, поднеся их к самым глазам, ибо уже сгущались сумерки. Несколько окошек све- тились в том поселке, где жила Рози, и он неторопливо поехал дальше, размышляя, как бы ему поудобней передать это пись- мо. На знакомом перекрестке он свернул с основной дороги и проехал еще километра три по узенькой, но хорошо ука- танной грейдером боковой дорожке, окруженной темными стенами лесных деревьев. Остановился он у заброшенного склада под большим дубом, выключил двигатель и со вздохом вылез из машины. Потом закурил сигарету и прислонился к освещенному изнутри кузову. Времени у него было более чем достаточно — отсюда до места встречи с последним из заказ- чиков дагги минут пять ходьбы. Однако ему никогда не нра- вились эти прогулки пешком по мрачному, враждебному лесу. Он часто жаловался своим клиентам, но сочувствия не дож- дался. Однажды, вспоминал он, из-за проливного дождя лес- ная тропа стала ужасно скользкой... Он вздохнул, потянулся, негромко хлопнул дверцей, залез в багажник и вытащил оттуда грубую сумку из мешковины, на три четверти наполненную даггой. На это потребовалось некоторое время: сумка лежала на самом дне, под старыми автомобильными покрышками, что было вполне разумно на случай неожиданного обыска. Чтобы окончательно подавить в себе страх перед лесом, Бигбой несколько раз как следует глотнул из плоской фляжки, кото- рую достал из заднего кармана брюк, затем взял в руки элек- трический фонарик и двинулся по тропе. В глубине леса, среди особенно высоких и темных деревьев, верхушек которых свет его фонарика даже не достигал, Бигбой испытал странное ощущение, будто кто-то его преследует. Он остановился у маленького ручейка, журчавшего меж порос- шими мхом камнями, и немного постоял, прислушиваясь, потом осветил фонариком уходящую в лес тропу сзади и перед собой, где она вскоре сворачивала, так что луч фонарика наткнулся на темную стену леса. Как всегда, больше всего его угнетала именно эта абсолютная тишина, царившая здесь, и слабое журчание крохотного ручейка у него под ногами только подчеркивало эту тишину. Светя фонариком перед собой, он вдруг ощутил страшный удар, на спину ему обрушилась не- вероятная тяжесть, швырнула на землю, и почти в тот же миг горло сдавило так, что невозможно стало ни вздохнуть, ни крикнуть. Угасающее сознание его еще отметило холодные влажные камни под щекой и страшное рычание, от которого он вздрогнул всем телом, а потом горло сжало еще сильнее, и, прежде чем окончательно уйти в беспамятство, он на мгно- вение почувствовал острую боль. Черный леопард не отпускал свою жертву, пока та не пе- рестала дергаться. Потом он выпрямился и облизал окровав- ленную пасть. Сжав плечо человека своими мощными челю- стями, он потащил добычу в заросли на берегу ручья. Рози отнеслась к тому, что Бигбой так и не пришел, фи- лософски, однако в следующую пятницу ждала его уже со все возрастающим нетерпением. Когда же миновало второе вос- кресенье, а ее благодетель так и не появился, она сперва сильно огорчилась, а потом пришла в ярость, когда отчим стал обвинять ее в том, что накануне она плохо разложила карты, из-за чего удача от нее и отвернулась. Бигбой Мапанья бесследно исчез. Его фонарик нашли на тропинке дети и захватили с собой. Его автомобиль две недели простоял под дождем и под солнцем, и в конце концов по- лицейские перегнали его в Книсну и тщательнейшим образом обыскали: в багажнике была обнаружена дагга. Мазайяни в тревоге ждал возвращения Бигбоя, а «товарищ» поглядывал на него при каждой встрече все более холодно, а потом тоже исчез, накануне разразившись гневной тирадой в адрес Ма- зайяни. Мазайяни осталось лишь ждать, когда за ним придут из полиции, и он столько раз репетировал свою легенду, что под конец уже и сам почти поверил в нее. При необходимости он мог бы даже описать своего низкорослого дружка и заявить, что тот его шантажировал, угрожая убийством, однако он все же надеялся, что до этого не дойдет. В самый разгар лета, когда на всех пляжах и дорогах бук- вально кишели люди, черный леопард убил еще троих. Одним из них был старый пастух, живший одиноко, так что его никто всерьез не искал дней десять, когда леопард утащил свою жертву в ночную тьму. Хозяин фермы хватился старика в пятницу, когда тот не пришел в маленький магазинчик, чтобы забрать жалованье и купить, как обычно, продуктов и курева. Фермер сам заехал к нему днем в понедельник и обнаружил лишь тощих цыплят, рывшихся в золе остывшего очага. Иму- щество нищего пастуха все было цело. Тогда фермер поехал в деревню, надеясь там узнать о старике, однако пастух жил отшельником и никто из работников не знал, куда он поде- вался. Решили, что он, возможно, отправился в гости к дочери и там приболел, но его дочь, как раз случайно заглянувшая в магазин, сообщила, что в последний раз видела отца недели две назад. Фермер любил старого пастуха, знал его всю жизнь и даже платил ему пенсию, когда тот утратил способность работать; мысль о том, что старик мог умереть где-нибудь в горах и все еще лежит там, непогребенный и всеми забытый среди скал и камней, была ему невыносима, и он организовал поиски, взяв пятерых помощников. В конце концов они нашли старика. Страшно взволнованный, потрясенный видом его истерзанных останков, фермер позвонил в полицию. шоткгет"-* •>' ^5 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Леопард шел за небольшой группкой цветных детишек уже с полкилометра, порой останавливаясь и нюхая следы, остав- ленные их босыми ногами, порой присаживаясь и наблюдая за тем, как они швыряют камнями в указательный столб. Его боль- ше разбирало любопытство, чем голод, а эта стайка маленьких двуногих вела себя очень забавно. Они болтали и пели, а когда один стукнул другого кулаком, то возник совершенно новый звук, который леопарду следовало запомнить,— обиженное ны- тье. Услышав плач маленького двуногого, леопард нырнул в кусты возле тропинки и напряженно ждал, ибо инстинкт под- сказывал ему, что на жалобные крики молодняка обычно явля- ются взрослые особи. Он следом за детьми пересек пыльную лужайку на опушке и повернул назад, лишь заметив резкий блеск оконного стекла и услышав громкий лай собаки. Ночь он провел рядом с деревней, в лесном ущелье, а рано утром вернулся к тропе и залег под дикой оливой, положив морду на лапы, на теплой подстилке из листьев и подальше от влажной травы. Дети всегда первыми проходили утром по этой тропе, потому что занятия в школе начинались рано. Сегодня они вели себя тише, чем вчера, занятые мыслями о предстоящих уроках и еще не совсем проснувшиеся, а один из них шел особенно медленно, отставая от остальных и еле волоча ноги по песку. Свой коричневый портфель он тащил рядом с собой, воображая, что это пароход, плывущий по траве и песчаным дюнам, как по волнам. Леопард услышал детей задолго до того, как те поравнялись с ним, хотя шли они очень тихо, и когда первые пятеро прошли мимо, зверь припал к земле, напрягся, выпрямил хвост и приготовился к прыжку. Глаза его выжидающе вспыхнули зеленым светом, зрачки расширились. Мальчик, что шел последним, не слы- шал, как мягкие лапы, ступая чуть вразвалку, пробежали по песку, и не успел почувствовать тот единственный удар сзади, который мгновенно его убил, однако остальные дети оберну- лись на крик его сестры и увидели огромного черного зверя, возвышавшегося над поверженной жертвой. Девочка как раз хотела отругать братишку и поторопить его, когда увидела неясную черную тень, мелькнувшую в воздухе, лапу с белыми когтями, нанесшую удар, взметнувшийся фонтаном песок... Потом черная тень застыла, подняла голову и вдруг посмотрела на девочку ярко-зелеными глазами. Дети с плачем и криками влетели на школьный двор. Учи- тель сердито вскочил, заслышав этот шум, и выбежал из клас- са, а за ним и остальные школьники. — 8Ш1е! — закричал он.— 8Ш1е, чуаз и сШ те1 до!1е? Однако же прошло немало времени, прежде чем он начал хоть что-то понимать, чувствуя трагичность происшедшего, и принялся расспрашивать истерически плачущих детей. — М' здуай спп§? — снова рассердился он.— ^а11ег зоой ай сНп§; \т 1з сШ те1 ]ш!е? Они пошли с учителем назад по тропе, но близко ни за что подходить не желали. Потом двое из старших мальчиков осторожно двинулись за ним следом. Когда учитель подошел к тому месту и оглянулся через плечо, дети закричали и за- махали руками: — Оааг, тепеег, ёааг, пе1 ёааг! Но никаких следов мальчика там уже не было, только лужа крови; в животе у учителя свернулся тугой комок. — К' 8^ай (Ип§,— выдохнул он неслышно.— Может, бабу- ин или собака? Тихо! Тихо, кого это вы там встретили? (афр.) Какого черного зверя? Что за черного зверя вы там встретили9 (афр.) Там, господин, там, рядом! (афр.) Но ни бабуин, ни собака не смогли бы утащить такого большого ребенка. На влажном песке отчетливо был виден след леопарда, но учитель никогда прежде не видел следов леопарда и принял его за отпечатки лап большой собаки. — Нет, это невозможно! — сказал он вслух, потом обер- нулся к детям, теперь стоявшим тесной группкой на тропе метрах в пятидесяти от него. Внезапно учитель почувствовал, как зашатались все его жизненные устои. Он совершенно не представлял, что делать дальше, и стоял, уставившись на лужу крови, которая посте- пенно впитывалась в песок, на странные следы, на вмятину, которую могла оставить, например, нога, волочившаяся по земле... Медленно, словно загипнотизированный, не в силах оторвать глаз от следа, он пошел дальше, к кустам. Здесь след, возможно оставленный ногой погибшего, кончался. И была еще одна лужа крови. Секунд десять он постоял там, не смея пошевелиться, а дети молча смотрели на него; их плотная толпа, этот конгло- мерат лиц, платьев и босых ног, имела как бы одни глаза на всех, точно злое сказочное существо, поймавшее его в ловушку и торжествующе выжидавшее, пока вернется чудовище и со- жрет свою жертву. Учитель быстро вернулся к детям и погнал их перед собой, точно выводок цыплят, назад, в класс. Он заставил их сесть за парты, и они сразу притихли и подчи- нились. Потом он велел им писать сочинение по-английски, предусмотрительно вывел название на доске — «Чем я обычно занимаюсь на пляже»,— а для порядка еще и пристукнул по столу линейкой, хотя дети и так сидели не шевелясь и смотрели на него как на сумасшедшего. Сестра исчезнувшего мальчика и двое его друзей по-прежнему громко плакали, и учитель, когда все остальные наконец принялись выводить в тетрадях название, подошел к девочке и сел рядом, пытаясь успокоить ее и решить, как же ему быть дальше. Что это был за черный зверь? По крайней мере, пятеро детей точно видели его. Маль- чик на задней парте был, например, совершенно уверен: — Р1К8\уай, тепеег, ( — Насколько большой? Совершенно черный зверь, господин, и очень большой (афр.) — Больше собаки. — Так это была собака или бабуин? — Нет, он был больше собаки, а на бабуина совсем не похож. Скорее, на большую черную кошку. — Может, леопард? А йег? — Нет, у него не было пятен и он был черный. Учитель, конечно, читал о черных пантерах. Но вот суще- ствуют ли они в действительности, да еще здесь, на самом юге Африки? Ясно одно: какой-то зверь убил мальчика и уволок прочь. Мысли его постепенно прояснялись; он с облегчением понял, что его первоначальная реакция была правильной. Теперь дети, по крайней мере, как-то успокоились в привычной обста- новке; некоторые даже начали писать сочинение. Теперь учителю нужна была помощь кого-то из взрослых. Он взял за руки девочку и мальчика с задней парты и повел к двери; на пороге обернулся и призвал остальных детей оставаться на своих местах. Он не смог заставить себя при- пугнуть их, воспользоваться детским страхом перед неведомым черным зверем, чтобы всего лишь сохранить собственную власть в классе на время своего отсутствия, да в этом и не было необходимости. Он закрыл за собой дверь, и никто ее даже не приоткрыл. Он спокойно посадил детей в свою ма- шину, завел мотор, и только тогда в каждом окошке малень- кого школьного здания появились детские физиономии. Мать погибшего мальчика сейчас должна быть на работе, в придо- рожной лавке в Неке, но туда он ни за что не поедет, а поедет он вот куда — в лесничество, что в восьми километрах отсюда. Господи, на лесной тропе была целая лужа крови! Этот мальчик просто не мог остаться в живых! Учитель помнил мальчика очень хорошо, и девочка так тихо плакала на сиденье рядом, и утреннее солнце так сияло, заливая золотистым светом за- стывшую в утренней тиши природу, что он не смог сдержать слез и едва видел дорогу впереди. После той ночи, когда черный леопард убил человека на ферме Кампмюллера, плановые исследования Тернеру при- шлось приостановить. Он понимал, что пора бы уже выбросить это загадочное животное из головы и переставить фотокамеры куда-нибудь в другое место, подальше от дома Джин, но это оказалось неожиданно трудно: ведь теперь он часто видел ее, и хотя ему редко предоставлялась возможность поговорить с нею наедине, уже сама по себе близость к ней, ее запах, звук ее голоса стали для него главной ценностью в жизни, един- ственной потребностью. Она была не из тех женщин, что легко позволяют себе кем-то увлечься. Тернер это знал; знал он и то, как сильно она любила Саймона и каким страшным ударом была для нее его смерть. Все в его жизни вдруг со- вершенно перепуталось, потеряло свой смысл, и даже отсылка ежемесячных отчетов о проделанной работе стала для него обузой. Он уже целых два дня не приезжал в лесничество, чтобы забрать почту, а когда наконец к полудню в четверг явился туда, то Полли с мужем вышли ему навстречу, не успел он припарковаться. — Этот проклятый леопард цветного мальчика убил! — вы- палила Полли.— И еще, говорят, какого-то старика. — Не может быть! — Да, к сожалению, это правда, Клиф,— подтвердил муж Полли, глядя на него из-за ее плеча. Они чуть отступили, давая ему вылезти из машины. — Когда вы об этом узнали? — Позвонили из полиции, и еще Пол Стандер. Мальчик шел в школу, когда эта тварь на него напала. Все дети его видели. Знаешь, он их преследовал. — Преследовал? — Да, бежал за ними следом, так что им пришлось запереть двери школы. Тернер нахмурился: — Где это случилось? — Там, неподалеку от Нека, рядом со школой. Ну, ты знаешь. — А со стариком что случилось? Полли с широко раскрытыми от возбуждения глазами по- вернулась к мужу, и тот пояснил: —- Это был старый пастух Билла Пейна. Он просто пропал, и его с неделю найти не могли. Говорят, от него немного осталось. — А мальчика нашли? — Это только сегодня утром случилось, они еще просто не успели как следует поискать. Тернер поскреб подбородок; в неожиданно воцарившейся тишине Полли и Майк не сводили с него глаз, и он подумал: «Интересно, они заметили, как мне страшно?» — Ты должен непременно позвонить сержанту Боте,— спохватилась Полли.— И еще Полу Стандеру: он очень просил и номер телефона оставил. , Майк чуть зашел вперед и с изящным легким поклоном пригласил Клифа в свой кабинет. Рядом с Тернером он казался маленьким, похожим на тощего мальчишку, а шорты цвета хаки еще больше подчеркивали это сходство, хотя лицо Майка было испещрено морщинами и покрыто густым загаром — старое, печальное и по-своему мудрое лицо. Мачек Превальски был поляком. У них с Тернером бывали периоды странно-формальных отношений, какой-то скован- ности, которую, впрочем, легко удавалось смыть сливовицей или водкой. Тогда Мачек начинал громко петь непонятные песни и называть Тернера «доктор». Похоже, он знавал куда лучшие времена, пользовался почетом и славой и теперь, ка- залось, всего лишь ждал некоего вызова, нового назначения, которое отлично будет соответствовать его природной изо- бретательности. Он усадил Тернера за свой стол, в рабочее кресло, и, сияя улыбкой, вручил ему клочок бумага с написанным телефо- ном. Сержанта Боты на месте не оказалось. Тернер позвонил Полу Стандеру по номеру, написанному на бумажке, и попал в лесничество Боснека. Ему сказали, что Стандера нет, однако он оставил записку и просил, чтобы Тернер отыскал его в начальной школе для цветных. Тернер положил трубку и сказал: — Спасибо, Майк. Между прочим, у этого леопарда весьма своеобразный след — правая задняя лапа сильно покалечена, а может, и вообще все пальцы отсутствуют. На влажной земле это видно особенно хорошо. Ты, наверное, получишь позже и официальное предупреждение насчет этого опасного зверя, но я подумал, что лучше мне сразу предупредить тебя. — Спасибо, можешь на меня положиться. У меня есть ружье, к тому же я поставлю свою клетку.— Звучало это так, словно Майк считал поимку леопарда делом свершенным. — Эй,— заявила вдруг Полли,— только пусть эта тварь сюда не является! Здесь слишком много людей живет! Тернер улыбнулся: по ее воинственному тону было ясно, что появление черного леопарда она связывает прежде всего с его «дурацкими увлечениями», которые «всем давно надое- ли», а теперь к тому же могли доставить серьезные неприят- ности. Он уже собирался ответить: «Между прочим, это куда серьезнее, чем кажется, хотя многие этого не понимают, и никто тут ни в чем не виноват, разве что Джон Эвери и Кампмюллер, А поскольку вы живете всего в десятке кило- метров от Боснека, то уж придется вам остерегаться», однако так ничего и не сказал. Он вдруг подумал о Джин и о ее любимой заводи в лесу, но никак не мог вспомнить, давала ли она ему обещание никогда больше туда не ходить и вос- приняла ли его предупреждения серьезно? Встревожившись, он вскочил и бросился к машине. Пол Стандер, сержант Бота и еще один полицейский, цвет- ной, склонились над открытым капотом машины Стандера, когда к ним подъехал Тернер. Возле школы стояла полицей- ская машина, окруженная взрослыми и детьми самых различ- ных возрастов, а какой-то человек торчал, будто на часах, на тропе, возле огромной колючей ветки. Тернер поздоровался и закурил. — Мы решили подождать тебя, Клиф,— сказал Пол Стан- дер.— Мистер Абрахаме — учитель, вон там, на тропе,— пы- тается по возможности сохранить след, хотя его, конечно, уже могли затоптать, пока я сюда добрался. Тернер прислонился к дверце машины и выдохнул в небо струю дыма, чувствуя на лице ласковое тепло солнечных лучей. — Ну а с твоей точки зрения, Мартин, что именно прои- зошло? Сознательно или случайно, Тернер сам отводил себе роль младшего или, по крайней мере, неофициального помощника Боты, и тот оказался к этому не готов. Он неторопливо вы- колотил трубку о бампер, почесал в затылке и нахмурился: — Знаешь, парень, похоже, это тот самый леопард. Дети вроде бы его видели, да и учитель, что там стоит, утверждает, что дети безусловно видели какого-то зверя. — Да точно он, Клиф,— проговорил Стандер.— След виден отчетливо. Пойдем посмотрим? Они остановились возле ставшего бурым пятна на тропе и молча ждали, когда уберут колючую ветку. Перед ними расстилалась долина. Отсюда, с холма, она казалась рекой, состоявшей из низкорослых деревьев и густого кустарника, и эта река текла все дальше и дальше, впадая в целый океан зелени. Там, где полуденное солнце касалось вершин его зе- леных волн, они приобретали желтовато-серый оттенок, и можно было различить даже отдельные кроны кладрастисов, тянувшихся к свету и напоминавших о том, что кажущиеся отсюда мягкими, как мох, зеленые валы, уходящие за гори- зонт,— это отнюдь не трава на лугу, а лишь небольшая часть огромного лесного массива. С другой стороны, далеко, у самого горизонта, был виден скалистый берег настоящего океана. — Я все думаю, не привезти ли сюда свору гончих из Управления? — задумчиво проговорил Пол Стандер.— След, конечно, к этому времени остынет, но и такой след все же лучше, чем ничего. При сложившихся обстоятельствах мне разрешат держать собак здесь хоть несколько недель. — Чтобы дождаться очередного нападения этой твари? — спросил Тернер. — Ну, в общем-то, да. Может, его хотя бы увидеть удастся. — Ну это вряд ли. — Пожалуй. Тернер зачем-то очень долго тушил окурок, потом сказал: — Ну что ж, пошли. Нет, Мартин, ты иди первым — у тебя ведь ружье! — Он хлопнул Боту по плечу и улыбнулся, увидев замешательство полицейского.— Да я шучу, Мартин! Но при- нять определенные меры предосторожности все же придется. Да и ты во главе отряда будешь выглядеть куда эффектнее — посмотри, сколько зрителей! Бота рассмеялся: — Ты, может, и шутишь, Клиф, но я-то оружие из рук выпускать не намерен.— И он потянулся к висевшей на бедре кобуре. Через неделю после гибели мальчика Клиф Тернер окон- чательно перенес свою штаб-квартиру в лесничество Боснека. Здесь у него был даже свой офис с телефоном и весьма милое жилище: три комнатки, камин в гостиной, крохотная кухонька и даже ванная с газовой колонкой. После жизни в пещере это действительно казалось роскошью. На переезд Тернера повлияли и мягкие, но настойчивые упреки кейптаунского начальства, которое считало, что жизнь в пещере не к лицу представителю их департамента; к тому же внутреннее убран- ство пещеры, к сожалению, подробнейшим образом описала одна из городских газет. Заезжий репортер оказался исклю- чительно добросовестным и под конец даже стал раздражать Тернера своим присутствием, но его визит имел результатом взрыв общественного интереса как к черному леопарду-лю- доеду, так и к леопардам вообще. Однако же поднятый прессой шум имел и потенциально опасные и отнюдь не продуктивные результаты. Камгшюллер не раз высказывался еще по поводу первого нападения черного леопарда на человека; его выступ- ления отмечены были справедливым возмущением в адрес тех лиц, которые тратят общественные средства на защиту подоб- ных чудовищ. К несчастью, Кампмюллер оказался также ав- тором письма в местную газету, где возражал против избрания девушки со смешанной кровью королевой красоты данного района. Газетчики вспомнили об этом его письме и умело преподнесли его читателям, к большому удовольствию Тер- нера, поместив рядом огромную фотографию Кампмюллера и его многочисленные заявления относительно того, что все леопарды — потенциальные убийцы, а цветная женщина про- сто не может быть красивее белой. Что же до черного леопарда, то, как утверждал Кампмюллер, этот зверь опасен уже хотя бы потому, что он черный. Спокойные, строго научные рассуждения Тернера были помещены на той же полосе вместе с его фотографией, где хорошо видна была и пещера. Материалы эти, при всей своей контрастности, явились, можно сказать, образцом диплома- тичной объективности. Тернер постарался, чтобы репортер как следует понял все аспекты данной проблемы, и постоянно кормил его легко усваиваемой, но обширной информацией с легким привкусом бережного отношения к экологии вообще и данной экосистеме в частности. Они подолгу сидели у очага в пещере Тернера, пили вино, вели беседы о политике и совершали длительные прогулки по окрестностям. Первым, кто позвонил Тернеру после этой публикации, оказался сам Кампмюллер, обрадованный своим новым ста- тусом знаменитости и спешивший поздравить Тернера с тем же. Тернер был не слишком разговорчив и отвечал сдержанно, тем более что телефон все время потрескивал. В итоге он пообещал Кампмюллеру как-нибудь заехать и выпить вместе и распрощался. Положив трубку, он некоторое время озада- ченно смотрел на нее, потом улыбнулся и медленно покачал головой. Вторым позвонил Пол Стандер, который сообщил, что прибыли гончие — свора из шести биглей-полукровок, натасканных на лисиц, а также на каракалов и шакалов, но желательно их использовать на открытой местности. Тернер спросил, как эти коротконогие собаки будут управляться в лесу, и Стандер ответил, что не знает. Третьим в тот день позвонил сам директор департамента. Тернер слегка растерял- ся и занервничал, когда услышал голос директорской секре- тарши, однако, понимая, что дело тонкое, быстренько рас- толковал суть опубликованной статьи заместителю директора, чтобы не думать больше о грядущих неприятностях, и при- нялся неискренне флиртовать по телефону с секретаршей, находившейся от него на расстоянии пятисот километров. Он легко мог представить себе выражение ее лица, особенно когда она спросила насчет пещеры, и постарался изобразить свое романтическое жилище как настоящий языческий храм. — Ну, ты у нас становишься прямо настоящим чиновни- ком, Ктшф. Что ж, за все приходится платить.— Барри Мейсон, главный лесничий Боснека, прислонившись к дверному ко- сяку, выбил свою трубку и вошел в комнату.— Извини, я вовсе не собирался подслушивать. Просто зашел спросить, не хочешь ли ты кофе. У тебя что, неприятности? — Привет, Барри, садись.— Тернер закурил. (Лесничий присел на краешек письменного стола, качая в воздухе ногой в тяжелом ботинке.)— В какой-то степени ты прав. Во всяком случае, одна из «шишек* департамента скоро на нашу голову свалится. Возможно, даже поживет у меня какое-то время,— Он улыбнулся и покачал головой.— Но главная неприятность — этот леопард, черт бы его побрал! — Ну, я-то всего-навсего за деревьями приглядываю, они у меня не кусаются. Да ты не волнуйся, парень, я тебя в беде не брошу. Пойдем-ка выпьем кофе, а может, Сьюзи нас и еще чем-нибудь вкусным угостит. Расставшись с лесничим, Тернер присел за маленький сос- новый стол и принялся тупо водить ручкой по листку из записной книжки: обвел кружком телефонный номер, потом на месте кружка изобразил покрытую листьями лиану, а оба нуля превратил в стволы двустволки. Из одного ствола у него торчал цветок подсолнечника, а из другого вылетал зигзаг молнии. Он обвел эту картинку рамочкой, потом изобразил — довольно похоже — голову леопарда, закрасил ее черной ша- риковой ручкой и под этой головой написал: «Джин Джин Джин Джин Джин». ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Мачек Превальски был страстным, но, к сожалению, со- вершенно не реализовавшим себя охотником. За свои без малого шестьдесят лет жизни в каких только уголках земного шара он не пытался охотиться, а теперь служил в лесничестве, сублимируя свой охотничий инстинкт выслеживанием диких зверей и наблюдением за их жизнью. Почти всю ночь в пят- ницу лил дождь, однако он весьма кстати прекратился утром в субботу, когда они с Полли, позавтракав, выехали из дому на своем «фольксвагене». Родители Полли жили в Мосселбае, примерно в ста километрах от них, на побережье. Он пообедал с ними вместе, полюбовался розами, которые выращивал тесть, а потом, оставив Полли у родителей, поехал назад. Вокруг сиял солнечный, промытый дождем полдень. По ду- бовой аллее он подъехал к почти пустынной сегодня станции лесничества, припарковал машину под навесом и прошел по протоптанной мулами дорожке к ряду ульев в дальнем конце участка. За ульями стеной высился темно-зеленый лес. На черной земле Мачек заметил свежий след бушбока. По чуть скошенным наружу копытцам он догадался, что это тот самый крупный самец, которого он видел несколько дней назад. Мачек собрался уже идти дальше, когда в глаза ему бросился другой след, очень странный, похожий на след крупной со- баки. Отпечатки лап зверя — а их на подсыхающей глинистой дорожке оказалось всего четыре — были отлично видны: две передние лапы, каждая с пятью округлыми пальцами, и две задние — одна, как и полагается, с четырьмя пальцами, а вто- рая — всего с одним, остальная стопа отпечаталась как неяс- ных очертаний впадинка. Следы были не меньше его ладони, и Мачек присел на корточки, чтобы рассмотреть их повни- мательнее. Ни один отпечатавшийся палец не заканчивался отпечатком когтя, да и вообще нигде не было видно следов когтей. Три следа от здоровых лап были округлыми, как у большой кошки; солнце уже начало подсушивать их, значит, зверь прошел здесь не более шести часов назад. Мачек скло- нился над последним отпечатком, и в уголке его губ задрожал маленький мускул; он улыбнулся, поднял голову и нетороп- ливо огляделся. Потом заправил прядь седеющих волос за ухо. Его ярко-голубые глаза горели от возбуждения, лицо стало совсем мальчишеским. Да, это были следы того самого лео- парда! Черного людоеда! Визит страшного зверя казался Ма- чеку наградой, заслуженно врученной именно ему. Не все ли равно, как на это посмотрят другие? Он сам имел теперь право выбрать: то ли позвонить Тернеру и всего лишь передать важную информацию, выполнив долг внимательного лесни- чего, то ли промолчать и действовать по своему усмотрению. Он медленно поднялся и задумчиво погрыз сломанный ноготь. Старая клетка-ловушка, с которой он уже экспери- ментировал, по-прежнему стояла в сарае. В разобранном со- стоянии ее пять секций легко было перевезти в любое место и быстро собрать вновь, укрепив легкими цепями. Разборной клетка была задумана изначально, иначе она оказывалась слишком громоздкой при транспортировке. Мачек лихорадоч- но соображал: до наступления темноты еще достаточно вре- мени, и с помощью всего двух рабочих, даже если они будут сонными и ленивыми в этот субботний день, ловушку уста- новить нетрудно. Ее хорошо бы отвезти на «лендровере» да не забыть захватить ружье и запас крупной дроби, термос с крепким кофе и бутерброды. Нужно также взять фонарик, запасные батарейки, фляжку с бренди или сливовицей — что найдется. Собрать все это не составит труда. Если же у него ничего не получится, он завтра с утра позвонит и всем сообщит о следе черного леопарда, и ничего плохого в этом нет. Он прошел до самой опушки леса, но больше ни одного заметного отпечатка лап не обнаружил: поляна заросла спутанной травой кикуйю. Мачек решительно повернул назад и зашагал к по- селку рабочих. С двумя помощниками он легко извлек проволочные сек- ции клетки из-под сваленной в кучу упряжи для мулов, клетей из-под люцерны, листов рифленого железа и разнообразных запчастей. Сетка везде оказалась цела, вот только спусковой механизм на двери-ловушке не работал. Мачек довольно лег- комысленно отреагировал на эту неисправность, потому что в его планы не входило использование ловушки как таковой. Он рассчитывал в качестве живой приманки предложить зверю себя, находясь в безопасности внутри клетки и держа наготове ружье и электрический фонарь. Они подъехали к той поляне, которую он выбрал,— ког- да-то здесь складывали бревна. Тот след вроде бы вел именно сюда. Поляна находилась примерно в километре от лесниче- ства. Мачек и его помощники установили клетку, скрепив ее стенки друг с другом и с крышей цепями, а местами еще и дополнительно связав толстой проволокой, и только когда он принялся устраиваться в клетке, на лицах рабочих появились признаки сомнения и удивления. — Мее Со<1 Ьааз кашпе с11е Ье1е па§ Ыег а!1ееп §11 ше1. Это сказал Том Уиндвааи, тракторист. Мачек обычно раз- говаривал со своей женой на африкаанс, но, несмотря на долгие годы, прожитые среди буров, все еще говорил на этом языке с акцентом и так строил предложения, что вызывал веселье у своих цветных подчиненных. Он был достаточно умен, чтобы относиться к этому с юмором, к тому же рабочие любили его, хоть и считали, что он чуточку не в своем уме. Сейчас Том Уиндвааи был искренне обеспокоен. Конечно, он-то уже слышал об этом Пег, однако никак не мог поверить, что леопард может быть черным, как не мог поверить и тому старику, который рассказывал, что видел в цирке полосатого Пег. Он так и сказал Мачеку: а вдруг этот Пег его самого Господи, хозяин, с таким дьявольским людоедом в одиночку не спра- виться (афр.). поймает? Но Мачек, размахивая своей знаменитой серебряной фляжкой с крестом, заявил, что если он выпьет побольше бренди, то и двух таких зверей изловить сумеет. Рабочие еще постояли там, глядя, как Мачек вносит в клетку свои пожитки, заряжает ружье, проверяет, хорошо ли работает фонарик, и устраивает себе подстилку из листьев папоротника. Он сам нарушил затянувшееся молчание, скорчив страшную рожу и притворившись, будто хочет достать своих помощников ког- тями. Рабочие, нервно смеясь, отшатнулись и тут же обрушили на него град вопросов: «Почему этот леопард должен обяза- тельно сюда явиться?», «А вдруг он сумеет пролезть сквозь решетку или снизу?». Они искренне беспокоились за Мачека, восхищались его смелостью, и он велел им еще раз проверить крепления и самим убедиться, как тяжела клетка и прочна сетка, а когда их доверие к его убежищу несколько возросло, то и у него полегчало на душе, однако он так и не сказал им о следе на тропе около дома. Когда они уехали, он вспомнил, что следовало попросить их утром заехать за ним, но звук мотора уже еле слышался в лесной тишине. Ничего, когда снова станет светло, на дороге'будет вполне безопасно; а он, разумеется, выйдет из клетки, только когда солнце поднимется достаточно высоко. Он уселся на походный стульчик, слушая затихающий пти- чий хор, надел толстую армейскую куртку и налил в пласти- ковый стаканчик первую щедрую порцию бренди. С этого момента именно содержимое фляжки поддерживало в нем охотничий азарт. Лесная сова проплыла над ним в непрони- цаемой тьме, пробудила его от дремоты своим похоронным: «Кто ты? Ху-гу», а один раз он услышал встревоженный рев бушбока, треск ветвей и шорох листьев, когда вспугнутая ан- тилопа умчалась прочь. Нервы его были напряжены до пре- дела, руки дрожали; в одной руке он сжимал фонарик, а в другой — холодный ствол ружья. Время от времени он обводил ярким лучом света окружавшие его предметы, особенно если слышал хотя бы малейший шорох, и чуть не выстрелил, когда в зарослях вспыхнули золотистые глаза генетты, однако кошка, испуганная его резким движением, тут же стремительно ре- тировалась, хотя он все же успел заметить, что это был за зверь. В четыре утра какое-то мертвящее чувство охватило всю его душу, однако, борясь с собой, он выпил оставшийся кофе, съел последний из бутербродов и налил себе еще бренди из почти опустевшей фляжки. Потом он то задремывал, то вдруг пробуждался, как от толчка, особенно когда рядом по- собачьи пролаял павиан, предупреждая стаю об опасности. Сердце у Мачека забилось где-то в горле, рот пересох, и он стал слушать, как стая павианов с треском продирается сквозь заросли; потом сумасшедшая толпа лающих и вопящих от страха обезьян исчезла вдали, а он, напрягая зрение, вгляды- вался в медленно редеющий ночной мрак и глубоко вдыхал воздух, стараясь унять охватившую его дрожь — от холода, от страха и от чрезмерного напряжения. Он понимал, что леопард где-то поблизости, и при этой мысли волосы у него на голове вставали дыбом, а по спине пробегали мурашки. По крайней мере полчаса он сидел совершенно неподвижно, крепко сжи- мая ружье со спущенным предохранителем, так что в конце концов у него свело обе руки, согнутые в локтях. Когда же наконец сквозь деревья проглянуло солнце и запели птицы — малиновки, серые синицы, соловьи,— точно благодаря судьбу за еще одну успешно пережитую ночь и за новый рассвет, Мачек положил ружье на землю и вытянулся с ним рядом, зевая и улыбаясь от облегчения, ибо впервые за всю ночь как следует расправил онемевшее тело. Он решил сперва немного поспать, а потом, когда утро будет уже в самом разгаре, пойти пешком в лесничество и оттуда позвонить Тернеру. Храп человека не то чтобы разбудил черного леопарда, но все же снова заставил прислушаться и обратить на спящего внимание. Хищник недовольно дернул ухом, точно храп был ему неприятен, и широко открыл глаза. Потом пересек поляну, покружил возле клетки — уже в четвертый раз за эту ночь — и вернулся в густые заросли, где еще не остыло его лежбище на подстилке из сухих листьев. Когда же наконец двуногий проснулся и задвигался, ле- опард напрягся и, глядя на выпрямившегося в полный рост человека, так сузил глаза, что они превратились в едва замет- ные щелки; он напряженно фиксировал каждое движение своей потенциальной жертвы: звяканье металла, кашель, воз- ню с какими-то неясными и неживыми предметами... И только когда двуногий пошел прочь от ловушки, леопард наконец приподнялся, прыгнул и, припадая к земле, двинулся следом. Вытянув в одну линию голову и тело, прижав уши и чуть приоткрыв пасть, он плыл, точно длинная черная тень, сквозь подлесок, рассекая это зеленое море все быстрее, но почти совершенно бесшумно. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Том Уиндвааи слез со скрипучей кровати, где спал вместе с женой, и вышел на двор помочиться. Он с удовлетворением отметил, что погодка будет отличной: в бледном предрассвет- ном небе стояла полная тишина и на западе не было видно ни облачка. Том потянулся, зевнул и стал умываться под краном, вставленным в бак с дождевой водой; он даже вымыл голову и вычистил зубы, потому что во рту стоял противный сладковато-кислый вкус после вчерашней бутылки «джерепи- го», которую они распили с его приятелем Хендриком Но- вембером. Он на минутку вспомнил о Превальски, оставшемся в клетке, и даже подумал, не сходить ли в лесничество за «лендровером», однако это конечно же сильно задержит его, а отлив ждать не будет. И в конце концов, сегодня ведь воскресенье, а для того чтобы забрать босса, потребуется никак не меньше часа, даже если они оставят клетку пока в лесу. На кухне черная железная плита, которую топили дровами, была еще теплой; на ней стоял кофейник. Тому ужасно хо- телось поскорее выпить кофе, так что он не стал возиться с плитой и разжег примус, потом под его уютное ворчание надел штаны, носки и ботинки. Он вчера завалился спать прямо в рубашке и трусах, а уж бриться сегодня не собирался ни под каким видом. Ожидая, пока согреется кофе, он вытащил из кладовой сумку с рыболовной снастью и лениво проверил ее содержимое. У него явно было маловато грузил, как и всегда, но если ловить аккуратно, то на день хватит, а вот крючков было вполне достаточно. Когда кофе согрелся, он налил пол- ную эмалированную кружку, а остальное слил в бутылку и сунул ее в сумку вместе с двумя жаренными на жире лепеш- ками. Кофе был крепкий и сладкий; он макал в него лепешку и медленно жевал, обильно запивая каждый кусок. Когда он выключил примус, в домике снова стало тихо; из спальни, где по-прежнему спала жена, доносилось тихое похрапывание, и он с удовольствием сидел и курил сигарету, окруженный покоем дома, знакомыми уютными кухонными запахами, а в приоткрытую дверь кухни падали косые лучи солнца, и куры под предводительством важного петуха с кудахтаньем расп- равляли ноги и заходили внутрь, чтобы поискать на полу крошек. Хижина была крыта почти новым рифленым железом, так что, подняв голову, он сумел разглядеть только две ма- люсенькие круглые дырочки от гвоздей, сквозь которые про- сачивались солнечные лучики, но вряд ли такие дырочки могли дать сильную течь по время дождя. Том гордился своими ре- бятишками, спавшими в соседней комнатушке: их у него было трое, и Томми очень хорошо успевал в школе. Когда в апреле родится еще ребенок, стоит подумать о пристройке новой комнаты, хотя лесничество вроде бы собиралось строить пять новых коттеджей и, может быть, ему удастся получить один из них. Что ж, отложим все дела на завтра, решил он, а сегодня беспокоиться решительно не о чем. Том встал, отодвинул драную занавеску, служившую две- рью в их спальню, и поднял с пола свою куртку. Потом снял шляпу с одной из шишек, украшавших железную спинку кро- вати, потрепал жену по плечу и, когда она наконец шевель- нулась, сказал: «Ну, я пошел», услышал ее невнятный утвер- дительный ответ, взял на кухне свой спиннинг и, минутку помедлив и хлопая себя по каруанам в поисках спичек, вышел на двор, освещенный неяркими пока солнечными лучами. По отлично утоптанной тропинке он километров пять шел через лес и, минуя прибрежные утесы, вышел к морю. Высокие мощные деревья в лесу постепенно сменялись более хилыми и низкорослыми, которые, в свою очередь, уступали место похожим на газон зарослям вереска и мелианта, резко обры- вавшимся у самого края каменистых утесов. Здесь виднелись следы автомобильных шин, но сейчас было еще рано, и старого разбитого «форда-универсала» он не заметил. Он выбрал себе местечко поудобнее и, пристроив удочку и рюкзак, уселся и раскурил трубочку. Парочка нектарниц с озабоченным видом сновала в зарослях эрики метрах в двух от того места, где он сидел,— самец с блестящим черным и изумрудно-зеленым оперением красиво выделялся на голубом фоне безбрежного морского простора и кроваво-красных цветов. Том отметил все это с тихим удовлетворением, однако без особого интереса. Сейчас весь мир для него был заполнен лишь ароматами моря, и, как и всегда, когда ждал здесь, он думал о том, какой будет предстоящая рыбная ловля, и вспоминал прошлое. Уже больше пяти лет он рыбачил вместе с Каннингемом. Где-то раза два в месяц в лесничество привозили от него записку, и Том всегда приходил на это самое место. Порой, если погода резко менялась, он, прождав около часа напрасно, либо все же спускался к морю один, либо возвращался домой тем же путем, каким пришел сюда. У него никогда не было собственных часов, да он особенно и не стремился ими об- завестись, ибо ко времени и назначенным встречам относился философски. Он услышал грохот старого «форда» задолго до того, как тот показался из лесу, и очень обрадовался, увидев, что Каннингем приехал один. Стоило появиться здесь хотя бы одному новичку — и прощай рыбалка: Том превращался тогда всего лишь в подмастерье, в мальчика на побегушках, то есть без конца насаживал наживку, забрасывал удочки и проверял снасти. Вдвоем с Каннингемом он удил рыбу на равных, они даже перекусывали вместе, и он радовался не меньше Каннингема, когда тому удавалось поймать хорошую рыбу, если не считать того, что парочка жирных капских корацинов могла бы стать весьма существенной добавкой к рациону его семьи. Об остальной жизни своего белого прия- теля Том знал очень мало. Он не сомневался в том, что Каннингем богат: тот владел огромным домом и на своей земле ничего не выращивал, только держал скаковых лошадей, которых Том считал совершенно бесполезными животными с точки зрения земледельца. Прыжками спустившись к машине, Том снова в душе вос- хитился тем, как легко этот огромный мужчина с седеющей черной бородой преодолевает крутую каменистую тропу почти в полкилометра длиной, ведущую к морю, потом целый день с неизменным энтузиазмом удит рыбу, что обычно не свой- ственно пожилым белым, а потом снова легко взбирается по тропе вверх, пьет виски и еще по крайней мере полчаса раз- говаривает только о рыбной ловле, когда они едут обратно. Если с Каннингемом приезжал кто-нибудь из приятелей, то он обычно очень много говорил и смеялся, а потом купался в удобной бухточке, а потом стоял и загорал на солнце, стря- хивая воду с белых мускулистых плеч и с черных волос, пок- рывавших почти все его тело. Когда же они с Томом были одни, он говорил совсем мало, негромким хрипловатым го- лосом, но часто просто сидел и смотрел на океан, выставив подбородок и погрузившись в глубокое раздумье. Сейчас же, обернувшись к Тому, Каннингем улыбнулся, показав ряд нек- рупных белых, чуть выступающих вперед зубов, и громко поз- доровался с ним по-английски. Берег, расстилавшийся у подножия высоких утесов, кото- рые повсюду опоясывали южную оконечность континента по- добно замковым стенам, был пустынным и неровным. То тут, то там океан намывал маленькие песчаные пляжики, которые застенчиво прятались меж черными скалами за валами пени- стых волн, и зачастую было большой неожиданностью увидеть здесь отпечатки ног другого человека. Отлив оставил на песке достаточно красноглазок для наживки, а еще они нашли не- сколько мидий и трех красных крабов, одного почти с ладонь Тома величиной. Выбрав местечко, они уселись на камнях, как и все рыболовы, разбросав вокруг одежду, сумки со сна- стью, разложив крючки, поплавки и ножи, приготовив длин- ную острогу и сунув в тень коробки с едой и ведро с наживкой. Каннингем аккуратно прицепил краба к большому крючку для ловли морских карасей и предоставил Тому полную воз- можность ловить в боковом проливчике более легкой снас- тью, а сам, убедившись, что краб сидит на крючке крепко, забросил спиннинг далеко от берега, в сторону полоски более светлой, зеленоватой воды, что свидетельствовало о песчаном дне, и стал ждать. Ждать, пока клюнет морской карась, всегда приходилось долго, но Каннингем никогда не отступался, и время шло, пролетало высоко в небесах, точно кормораны над их головами, прерываемое лишь воплями куликов-сорок, и набегало на берег в бесконечном гуле приливов и отливов. К четырем часам Том уже поймал хорошего бронзового морского леща и трех чернохвостых облад, вполне пригодных для жарки. У Каннингема два раза съели наживку, так что он насадил своего последнего краба, и долгожданный миг нако- нец наступил. Леса задрожала, точно нерв, когда по нему проходят неведомые токи жизненной энергии. Том сразу встряхнулся, сердце у него сильно забилось, и рыба рванула лесу так, что чуть не сломала удилище. А в следующий момент спиннинг изогнулся дугой, и колесико стремительно, со сви- стом начало вращаться. Каннингем издал торжествующий рев, и Том тут же бросился к нему, путаясь в собственной леске. В течение следующих пятнадцати минут они стояли бок о бок в состоянии того редкостного возбужденного ожидания, какое ведомо только истинным рыболовам, а в глубине под ними рыба била широким, могучим хвостом, трясла огромной го- ловой и все норовила забраться в темное местечко под скалы, но нейлоновая леса звенела у нее в пасти, и этот звук, отдаваясь эхом/у рыбы в голове, преследовал ее повсюду — у рифов, на вершинах подводных скал — и никуда не давал уйти, потому что проклятая леса не рвалась, как бы рыба ее ни дергала. И вот наступил еще один редкий миг, воспоминание о котором всегда светло и бессмертно в душе рыболова: еще не погасло напряженное ожидание, но оно уже соединяется с восхище- нием, трепетом и, пожалуй, жалостью, ибо впервые живое голубоватое серебро рыбьей чешуи блестит под толщей зеле- новатой воды. Побежденный морской карась будет теперь медленно описывать круги, все еще пытаясь сопротивляться, мечтая вырваться и вновь уплыть в темную глубину, и его бока будут сверкать, точно бриллиант светло-голубой воды, а у берега, в пене прибоя, среди колючих от черных мидий скал, станут скорее серебряными. Теперь поскорее — ведь вол- ны дают лишь кратковременную передышку — следует вос- пользоваться острогой; рыба взлетает в воздух, бьется, ярко блестит на солнце, и явственно видно, как отлетают чешуйки на прибрежные скалы. Битва окончена. Забравшись повыше, чтобы не достали волны, они долго и оживленно беседовали, пока пятнадцатикилограммовая ры- бина выбивала хвостом предсмертную дробь на раскаленной скале с ними рядом. Вдруг Том поднял руку и сказал: — Послушайте, что это? Несколько секунд они не слышали ни звука, кроме шума морского прибоя и методичного постукивания рыбьего хвоста, но потом до них донеслись громкие визгливые вопли гончих, идущих по следу зверя, а еще через мгновение все шесть собак вылетели на освещенный солнцем берег; уши у них обвисли от усталости, розовые языки свисали до земли, черно-бело-рыжие пятна шкур ярко выделялись на фоне монотонного галечного пляжа, а потом собаки одна за другой исчезли на опушке леса неподалеку от утеса, где сидели рыболовы. — В1з <Це Нет Ьопде,— сказал Том.— Нш1е ]а§ сЦе Пег1.— И он поведал Каннингему о затее Превальски. Они все время посматривали на опушку леса и на пляж, заваленный плавником, но ни один охотник следом за соба- ками так и не появился. Снова отчаянно залаяли гончие, но теперь уже значительно дальше; их голоса сопровождало глу- бокое эхо, словно на дне ущелья. Когда рыболовы добрались до лесничества, то уже по не- вероятному количеству собравшихся на стоянке машин можно было сказать: что-то случилось. Целая коллекция — восемь или девять различных джипов и легковушек пристроились на посыпанном гравием дворе и в закатном свете воскресного вечера уже сами по себе являли довольно необычное зрелище, однако полицейский микроавтобус с синей «мигалкой» на крыше и выставленной антенной, а также белая застывшая глыба «скорой помощи» наполняли сердце Тома все усили- вающимся ужасом. — Случилось какое-то несчастье, Том,— с растерянным ви- дом констатировал Каннингем, а потом спохватился: — Да, спасибо тебе огромное! Отличная рыба! В следующий раз мы еще такую поймаем.— Он улыбнулся и протянул Тому банк- ноту в два ранда. Это гончие собаки. На леопарда охотятся (афр.). 244 С этого момента их жизни вновь потекли по разным руслам: Том направился к группе рабочих, собравшихся под дубами, а Каннингем вошел в освещенную и распахнутую настежь дверь офиса. Грэм Каннингем приходился Тернеру дальним родствен- ником, и Клифу было приятно увидеть его, хотя на мгновение он растерялся от столь неожиданного появления этого огром- ного бородатого пожилого мужчины в длинных, до колен, вылинявших шортах цвета хаки, подпоясанных ремнем и с заутюженными складками,— все в старом колониальном сти- ле. Каннингем не так уж и выделялся в этой комнате, полной самого разношерстного народу, однако же его присутствия просто нельзя было не заметить, и Тернер рад был, что поя- вился хоть один человек, чье мнение в чем-то отличалось от мнения большинства в этой комнате, где царила на редкость мрачная, давящая атмосфера. Собственно, и предпринять уже было ничего нельзя. Тернер поздоровался с Каннингемом и отошел от Полли, плакавшей в углу, где над ней заботливо склонились ее родители. — Теперь это старина Майк,— сказал Тернер.— Проклятый леопард! Он убил его. — Нет! Господи, Клиф, как же это? — Каннингем явно был потрясен. — Видите ли, бедняга Майк всю ночь просидел в старой клетке-ловушке, надеясь дождаться зверя, а леопард, скорее всего, караулил его самого и напал на него именно в тот момент, когда он утром вышел из клетки и направился к дому. — Боже мой! Том Уиндвааи кое-что мне, правда, расска- зывал... Мы с ним рыбу ловили... Между прочим, мы видели ваших гончих. — Гончих? Правда? Где же? — На Берегу Виллемзе. Знаете такое местечко? Километрах в пяти отсюда, там есть такой маленький пляжик... — Неужели так далеко? — Да, собаки пробежали по пляжу и снова исчезли в лесу. — То есть они все время придерживались русла Саби, так? — Совершенно верно. В комнате вдруг воцарилась полнейшая тишина, ибо все присутствующие, как оказалось, прислушиваются к их беседе. — Познакомьтесь, это Пол Стандер,— сказал Тернер.— О, да вы знакомы! А с сержантом Ботой? Тоже? Отлично. А с Япи Кампмюллером? Япи, это полковник Каннингем. Ты слышишь, Пол? Гончие пошли к морю! Я предполагал, что он попытается уйти по ущелью...— Тернер выглянул на двор, потом посмотрел на часы.— Ну теперь им ни за что его не поймать. Даже если он заберется на дерево. Нет, не придется пока Ван Ренсбургу на него взглянуть. — Так это гончие Ван Ренсбурга? — Да, и сам он как гончая. Однако у него могут быть неприятности, если он поскорее не выберется из леса,— за- метил Пол Стандер.— Там ночью сейчас черт знает как опасно! Тернер закурил. А Каннингем спросил: — Кто его нашел? Майка, я имею в виду. — Вон тот парень.— Тернер показал на высокого цветного мужчину в рубашке с голубыми полосками, который терпеливо ждал в сторонке.— Говорит, искал кого-то из родственников. Шел пешком. Возможно, заблудился. Испытал самое большое потрясение в жизни. Он из Кейптауна. На Майка наткнулся часов в одиннадцать утра. А к тому времени, как мы обо всем узнали и доставили гончих, было уже больше двух, так что леопард мог убежать куда угодно. — Сам он леопарда, разумеется, не видел? — Нет, конечно же нет. Он о нем даже не слышал никогда. Даже представить себе не мог, что случилось, когда Майка нашел. Да вы поговорите с ним. Мне кажется, мы ему очень обязаны, а старина Мартин прямо допрос с пристрастием ему устроил, словно это он Майка убил. Каннингем кивнул и сказал: — Хорошо, но сперва я должен...— И он подбородком ука- зал в сторону Полли. Она лишь на мгновение приподняла лицо, когда Каннин- гем наклонился к ней. Он погладил ее по руке, но она мед- ленно покачала головой и накрыла его руку своей. Каннингем осторожно отнял руку и буквально на цыпочках отошел прочь, раскланявшись с родителями Полли, стоявшими рядом. Ни- чем помочь он не мог, и делать ему в лесничестве больше было нечего. Каннингем пригласил Тернера с приятелями по дороге домой заехать к нему и выпить чего-нибудь. Тернеру эта идея понравилась, особенно когда он вспомнил дом Каннингема — отделанную деревянными панелями гостиную, огромные ка- мины. У него не было большого желания провести очередной вечер за шахматами в обществе Барри Мейсона и ужинать кое-как приготовленной яичницей с беконом. Особенно се- годня, после гибели Майка, когда у него из головы не выходил этот леопард, а весь тщательно подготовленный план создания заповедника для этих животных полетел кувырком, стал со- вершенно нереальным. Он представил себе бесконечные те- лефонные звонки: директор департамента, газетчики... Ну нет! Действительно лучше всего отправиться к Каннингему и про- сидеть у него так долго, как позволит хозяин дома. И Пол Стандер с Кампмюллером пусть тоже поедут, даже если это не очень удобно. Сам он по глупости предоставил свой «ленд- ровер» Ван Ренсбургу, так что, если признаться честно, ему здорово повезло, что Кампмюллер приехал вовремя, хотя и в своей дурацкой шляпе, украшенной лентой из леопардовой шкуры, с ружьем и совершенно уверенный, что ему будут не только рады, но и сочтут его присутствие абсолютно необхо- димым. Тернер просто сказал Стандеру и Кампмюллеру: — Заедем ненадолго к полковнику Каннингему выпить, хорошо? — И больше ничего не прибавил. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Леопард слышал, как хлопнула дверца «лендровера», до него донеслись знакомые звуки людских голосов и металли- ческий звон цепей, но он пошел прочь, лишь услышав, как слабо взвизгнула собака — то ли от боли, то ли от возбуждения. Инстинкт повелевал ему идти на север, к большому лесу, к горам, однако путь туда вел мимо того места, откуда все громче доносились голоса двуногих, и он чувствовал нависшую опас- ность. Он неторопливо брел по тропе, над которой еще витал слабый запах двуногого, когда ставшая зловещей тишина по- зади него вдруг взорвалась лаем гончих псов, и тогда одним длинным прыжком он нырнул в густой подлесок. Метров сто или даже больше он бежал быстрой рысью, прижимаясь к земле; лопатки его под черной шкурой ходили как поршни, уши были плотно прижаты, голова опущена, глаза быстро адаптировались и отмечали в полумраке малейший проход среди листвы и колючих ветвей, и он просачивался туда — сперва голова, а потом и все тело. У перекрестка двух дорог, ведших когда-то к лесоразработкам, на поляне, где раньше складывали бревна, леопард перешел на легкий галоп, и его плавная поступь исчезла, теперь он напоминал скачущую ло- шадь, на бегу так высоко вскидывая задние ноги, что казалось, вот-вот перекувырнется через голову. И все-таки любому че- ловеку всего лишь показалось бы, что перед ним мелькает неясная тень. Вскоре после перекрестка и поляны лес вокруг стал иным. Влажная, заросшая зеленью земля сменилась плотной под- стилкой из коричневых опавших листьев; начали появляться заросли вечнозеленой маккии, а затем вдруг лес кончился и превратился в густой лабиринт искривленных, растущих на солончаках кустов эрики и других вересковых, тут и там пе- ресыпанных чахлыми алоэ. Здесь леопард продвигался мед- леннее, и поскольку гончие снова залаяли, но уже значительно ближе и громче, несмотря на ветерок, шумевший впереди над прибрежными утесами, ему вдруг стало страшно. В поисках хотя бы одного спасительного высокого дерева он все дальше уходил по этой скалистой местности, по нагретым на солнце камням, видя над головой яркий солнечный свет, но вряд ли сознавая, что море рядом, внизу, шарахаясь от рассыпавшихся во все стороны перепуганных капских даманов и недовольно ворча, ибо каждый прыжок, особенно вниз, заставлял усталые мышцы мучительно напрягаться. Наконец он добрался до пос- ледней рощицы на скалистом берегу. Исхлестанные ветрами мимузопсы были такими кривыми и низкорослыми, что, слы- ша гончих прямо над собой, леопард стремительно миновал эту жалкую рощицу и в паническом страхе вылетел на пес- чаный пляж. Поскольку инстинкт велел ему двигаться направо, он резко свернул, взметнув в воздух целый веер песка, и стал снова подниматься по извилистому каменистому речному уще- лью, пока в последнем завершающем прыжке не преодолел трехметровую расселину и не рухнул, свесив язык до земли и испытывая головокружение, на узкий выступ высоко над вер- шинами зеленых деревьев и покрытых белой пеной прибреж- ных скал. Он дышал тяжело, и с каждым вздохом голова его опус- калась все ниже и ниже, пока наконец не наступил благос- ловенный миг и подбородок не коснулся мускулистой пе- редней лапы. Глаза его постепенно превратились в щелки. Солнце все еще пригревало довольно сильно, и сюда, на узкий, обращенный к западу выступ, со всех сторон окруженный вогнутыми стенами скал, в неподвижно застывшем воздухе все звуки стекались, точно притянутые магнитом. Внизу, вда- леке, слышались крики куликов-сорок, которым вторил глухой постоянный рев моря; один, два, три раза крикнул африкан- ский коршун-рыболов; а рядом, но чуть ниже, на каменистой осыпи, где были норы капских даманов, слышалось сердитое попискиванье даманьего семейства. Уши леопарда, стоявшие торчком, все время подрагивали, и лишь по ним можно было догадаться, что он не спит; однако он на все эти звуки вни- мания не обращал, даже на легкий шорох когтистых лапок ящерицы, и лишь заслышав где-то высоко над собой звуки, свойственные двуногим, леопард поднял голову и широко раскрыл глаза, ибо солнце уже садилось и его выступ оказался в тени. Теперь он чутко прислушивался к лаю гончих, к царапанью их когтей по камням, к их возбужденному повизгиванью и прерывистому от усталости дыханию, к похрустыванию веток и постукиванию тощих хвостов по камням, к шлепкам сры- вающейся с высунутых языков слюны, и при этих последних звуках он особенно встревожился, а они, кстати, почти сразу смолкли, утонув в бешеном лае прямо под тем выступом, где он лежал. Леопард непроизвольно оскалился и зарычал; потом, захлебнувшись утробным ворчанием, услышал, что голоса со- бак звучат иначе: старый кобель истерически лаял, сука умол- кла совсем, а два молодых кобеля буквально зашлись испу- ганно-возбужденным визгом. Однако весь этот шум к нему не приблизился, остался где-то примерно на том же месте, у основания утеса. Прошло довольно много времени, и послы- шались новые звуки — фырканье, сопение и тонкий свист сперва с одной стороны, потом с другой — это вожак стаи искал путь наверх; затем дождем посыпался гравий и мелкие камни откуда-то сверху, и одновременно до леопарда донесся звук неумолкающей возбужденной болтовни двуногих; и эти звуки слышались совсем рядом. Окрашенные розовым и охрой лишайники на скалах быстро серели, и, когда вокруг утеса стала разливаться прохлада, леопард смог различить, откуда идет запах холодной пресной воды: из лесного ущелья. Вода была торфянистая, насыщенная кислотами, которые попали в нее из корней деревьев и папоротников, из гниющей листвы. Зрачки леопарда все расширялись, поскольку освещение сла- бело с каждой секундой, так что в мозаичном переплетении серых и черных пятен вокруг — скал, трещин, выходов горной породы — он разбирался так же отчетливо, как и при солнечном свете. Теперь, когда его вены по- степенно очистились от раство- ренного в крови яда усталости, он сперва потянулся обеими пе- редними лапами, достав до единственной трещины в даль- нем углу выступа, потом, удов- летворенный, вернулся в преж- нее положение, затем встал на задние лапы, секунду помедлил и, подпрыгнув, стал взбираться по скале, прижимаясь к ней брюхом и передвигаясь какими- то пульсирующими толчками. Стоило камню сорваться из-под одной его лапы, как он успевал перенести вес на другую, а по- том черным нечетким пятном мелькнул перед носом у нелепо столпившихся на его пути дву- ногих, и те не успели ничего предпринять, разве что кто-то испуганно вскрикнул, но лео- пард уже оказался на ровной площадке и снова полетел вперед и вниз, но на этот раз чуть наис- косок, навстречу тому запаху, что был ему хорошо знаком,— аромату быстрой речной воды. Он уже наполовину спустился по крутому склону сильно заросшего лесом ущелья, но все еще слышал порой тявканье гончих; впрочем, звук этот как бы застыл без движения: по- гони не было. Он стал спускаться медленнее, почти сливаясь с чернотой ночи, потом пошел против течения реки вверх, к горам, продираясь сквозь заросли карликовой пальмы, посуху, поскольку река здесь больше напоминала извилистый ручей. Старательно огибая скользкие валуны, он упорно стремился к вершинам горного хребта, где скалы поблескивали во тьме выходами кристаллических горных пород, а гигантские свечи мелиантов выделялись на фоне серо-зеленого горного вельда и огромной безлюдной долины внизу. До полуночи было еще далеко, а ужас, вызванный встречей с гончими, уже почти исчез из его памяти, и он постепенно стал забирать к западу по освещенным неярким светом звезд коридорам, образован- ным высокими лесными деревьями, к двум долинам-близне- цам, которые отмечали западную границу его территории. Он шел и чувствовал, как все живое вокруг твердит о приближении дождей. В «мерседесе» Кампмюллера Тернер откинулся на пахнув- шую кожей спинку сиденья и стал думать о Майке Превальски, о том, как он провел ту долгую ночь. Он не сомневался, что Майк нашел свежие следы леопарда рядом с домом. Рабочий лесничества Хендрик Новембер ничего не мог сообщить кроме того, что и так было ясно при одном взгляде на клетку-ло- вушку. Тернер был совершенно уверен, что Майк никому так и не сказал об обнаруженных им следах, а может, и о том, что видел леопарда собственными глазами, и все-таки никак не мог поверить, что Превальски решился пойти на такой риск, имея один шанс из тысячи. Майк должен был понимать, что леопард где-то поблизости. Но если он это понимал, то почему не договорился, чтобы его забрали утром? Еще слишком мало времени прошло, и Тернер не успел осознать до конца, что его друг погиб, но уже начинал пони- мать это; не хотелось даже думать о том, что придется снова поехать к Полли, которой непременно нужно будет кого-то обвинить в гибели мужа и постараться побольнее ударить избранную ею жертву, и Тернер понимал, что именно он-то и станет для нее легкой «добычей». Из головы у него не шла примятая трава в клетке, разбросанные вещи Майка метрах в тридцати от нее, где на него напал зверь,— теплая куртка цвета хаки, пустая серебряная фляжка, фонарик, рюкзак и, что особенно потрясло Тернера, все еще заряженное ружье, из которого Майк так и не выстрелил, у которого даже пре- дохранитель не был спущен. Нетрудно было догадаться, что леопард просто подождал, пока человек выйдет наружу, и, застав его врасплох, напал сзади. На правом плече Майка были глубокие отметины от страшных когтей и на голове тоже, а горло было просто растерзано; тело леопард оттащил всего на несколько метров и устроил пир: все ребра были обглоданы, живот вспорот, рубашка и штаны сорваны, яго- дицы и обе ляжки тоже частично объедены. Тернер содрог- нулся: он слишком хорошо помнил это пустое мертвящее время перед рассветом, с трудом подавляемую панику, из-за которой человека прошибает холодный пот. И слишком хо- рошо знал по собственному опыту, с какой легкостью в этот час суеверные представления о злобных и хитрых чудовищах путают мысли даже у самого разумного человека. Все-таки человек — не ночное животное, и для того чтобы охотиться ночью и самому не стать добычей, да еще в таком диком краю, нужно было обладать недюжинным мужеством и спо- собностью подавить атавистический страх перед лицом извеч- ного своего врага. Однако же он не верил, что Майк мог выскочить из клетки, поддавшись панике. Нет, Превальски навсегда останется в его памяти как человек безусловно храб- рый, пусть порой бесшабашный, беспечный, пусть даже лег- комысленный — ведь его действия помешали им использовать один верный шанс из ста и попытаться поймать этого зверя. И все же Тернер не мог винить его. Майк был одиночкой по натуре, а это свойство Клиф знал достаточно хорошо. Майк недооценил преследуемого им зверя, но, по крайней мере, доказал, что они имеют дело с ситуацией, совершенно непод- властной контролю, сколько бы рассерженных директив ни присылали им бюрократы из департамента. Зверь-людоед — это понятие казалось настолько несоответствующим нормаль- ной действительности, что его трудно было воспринять в этот век супертехнологий, и все же факт оставался фактом: более никто в этом обширном лесном районе, среди холмов и воз- деланных полей, не был в безопасности и решительно никакие позитивные меры предосторожности не могли предотвратить следующего нападения черного леопарда там и тогда, когда он захочет сам. Теперь это, вполне возможно, будет проис- ходить примерно раз в неделю. Тернер встревоженно поерзал на сиденье и повернулся к Полу Стандеру, сидевшему сзади: — Надеюсь, Ван Ренсбург все-таки справится; да и чем мы-то могли бы ему помочь? Ответом было долгое молчание, из чего следовало, что и Стандера обуревали сомнения насчет того, стоило ли им от- правляться в гости при сложившейся ситуации. — Да ничем,— проговорил он наконец,— ничем мы бы ему не помогли. У него и так помощников полно; они еще одну машину послали в устье Саби со стороны Книсны. Ван Ренс- бург скоро должен вернуться в лесничество, так что нам в любом случае сообщат или мы сами повидаемся с ним. — Просто невмоготу стало торчать там! — вырвалось у Тер- нера.— Ты ведь не против, Япи? — Не против чего? — изумленно спросил Кампмюллер, тоже явно глубоко задумавшийся. — Не против того, чтобы развезти нас сегодня по домам? — Нет, ну что ты! Я с удовольствием.— Снова воцарилась тишина. Потом Кампмюллер сказал: — Ней, тааг даапЦе Пег 1в пои ша^йв 'п ёш\уе1зе ргоЫеет'1.— По всей вероятности, это должно было означать, что ему очень жаль Майка Превальски. Дом Каннингема был таким же старым, как и роща ог- ромных дубов вокруг него, однако же само здание тщательно восстановили и модернизировали. Освещенные окна и абсо- лютно белый фронтон, казалось, излучали гостеприимство. Кампмюллер поставил машину возле похожего на колонну огромного дуба, ствол которого был освещен падавшим от крыльца лучом света, и они втроем вылезли из «мерседеса» и подошли к «лендроверу» Каннингема. Тот вместе с черноко- жим слугой склонился над багажником. В руках у Каннингема была большая рыбина. Они повосхищались пойманным мор- ским карасем, чешуя которого теперь сверкала, точно рас- плавленный свинец; рыба все еще хватала воздух раскрытой пастью, демонстрируя ряды округлых зубов. Потом Каннингем повел гостей в дом — странное зрелище они собой представ- ляли, осторожно передвигаясь гуськом, чуть ли не на цыпоч- Только теперь этот зверь мстить станет — вот ведь в чем дьявольски трудная проблема (афр.). ках, в своих грубых ботинках по отличному полированному паркету из кладрастиса и персидским коврам в нарядных ком- натах с высокими потолками. Наконец они очутились в той самой гостиной с деревянными панелями, которую Тернер так хорошо помнил. Каннингем подошел к столику, где стоял большой серебряный поднос со стаканами и разнообразными бутылками и графинами, попросил Тернера налить кому чего хочется и исчез вместе с рыбиной. Вскоре они услышали его голос, приглушенный расстоянием, но все же достаточно гром- кий, куда громче всех остальных голосов, которые, как понял Тернер, принадлежали прислуге и доносились из кухни. — Тебе чего, Пол? Стандер изучал фотографии на стенах. — Мне бренди с водой, пожалуйста. Ты видел эту голову леопарда? Наверное, старый зверюга был, если судить по клыкам. Кампмюллер тоже бродил по гостиной, привлеченный в первую очередь развешанным на стене у большого камина антикварным огнестрельным оружием; сунув руку в карман шортов и откинув голову с видом знатока, он критически разглядывал коллекцию Каннингема. Появился и сам Каннингем; он успел переодеться в синие джинсы и отлично сшитую куртку-сафари; на шее красовался платок в голубой горошек, на ногах были легкие сандалии. Волосы его были еще влажны и тщательно причесаны, отчего казались темнее. Он налил себе изрядную порцию виски с содовой, не переставая что-то говорить, и жестом пригласил гостей располагаться в креслах. Он рассказывал им истории о рыбной ловле до тех пор, пока из гостиной не улетучилось даже малейшее напряжение и совершенно перестал быть слы- шен хор кузнечиков и лягушек, звон которого доносился со стороны заболоченного пруда, скрытого деревьями. На третий раз Полу Стандеру удалось наконец поговорить по телефону с Ван Ренсбургом, который минут за десять до его звонка вернулся совершенно измученный, но не потеряв ни одной собаки. Когда Пол снова присоединился к компании, они немного поговорили о черном леопарде и очень тихо вспомнили Майка Превальски, а потом принялись пить ус- коренными темпами. От Каннингема они отбыли непристойно шумно, орали «До свиданья!», а потом пели в машине, осо- бенно когда ехали через лес. Тернеру раньше и в голову не могло прийти, что они способны так орать, и он решил, что их истерическая веселость связана с гибелью Превальски. Каннингем некоторое время постоял на крыльце после того, как звук Кампмюллерова «мерседеса» затих вдали. Ля- гушки на заболоченном пруду орали с такой страстной нас- тойчивостью, что становилось ясно: вскоре начнутся их брач- ные путешествия по лугам, которые жаждут небесной влаги. Он уже чувствовал в воздухе запах дождя; влажный ветерок, точно вздох, доносился из леса и улетал прочь, шурша ковром опавших листьев. Тьма стояла стеной, которую прорезала лишь полоса света из распахнутой двери, не было видно ничего — ни единой звездочки в небе, ни даже белых свежепокрашенных деревянных перил крыльца, ни лужайки за подъездной аллеей. Каннингем почти физически ощущал тяжесть грозовых туч над головой, гонимых каким-то высоким небесным течением в зловещей тишине. Он вошел в дом и, захлопнув дверь, глянул на часы. Было уже полдесятого. Его буйные гости, эти любители дикой природы, явно получили удовольствие, и он улыбнулся, вспоминая их удавшуюся вечеринку. Потом при- нялся возиться на кухне, вдруг почувствовав, что проголодался. Он с удовольствием слушал возмущенное шипение бифштекса на раскаленном рашпере, потом разбил и вылил на сковородку два яйца, подумал и разбил третье, открыл бутылку красного вина и налил себе полный стакан. Это его последний одинокий вечер. Завтра должна вернуться из Англии его жена Дафни. Разумеется, она в полном восторге от своей новой роли ба- бушки. Каннингем с волнением предвкушал встречу с нею и новости, которые она привезет о дочери и внуке. Вот было бы хорошо, если б серая кобыла родила именно сегодня, подумал он, прямо подарок для Дафни, она бы страшно об- радовалась. Грэм поел на кухне, вспоминая события сегод- няшнего дня, вновь с удовольствием переживая все детали поимки большой рыбы и стараясь как можно меньше думать о гибели Превальски. Он давно знал Майка, хотя и не так близко, как его жену Полли: Полли когда-то занималась до- полнительно, во время каникул, с его младшей дочерью Мег. Нет, это просто ужасно, до сих пор не верится! Каннингем поел и небрежно сунул грязные тарелки в ра- ковину, зная, что повар вымоет их завтра утром. Потом прошел в кабинет, надел старую куртку, взял электрический фонарик и увесистую трость. Эта трость стала его обычной спутницей во время ночных визитов в конюшню: там на крыс охотилось слишком много африканских гадюк. Их в это лето развелось видимо-невидимо, и хотя Каннингем не принадлежал к числу тех, кто не задумываясь убивает любую змею, и понимал, что гадюки — непревзойденные охотники на крыс и спасают его кладовые, но отлично знал, как эти змеи опасны. Он включил свет на крыльце — стали видны ступеньки и стволы трех ближних дубов, похожие на серые колонны; потом прошел через лужайку к конюшне, едва различимой в слабом луче его фонарика. Серая кобыла терпеливо стояла в своем деннике и слабо заржала, вздыхая при виде Каннингема. Он погладил ее по морде, нежно поговорил с ней и снова вышел наружу, прикрыв воротца денника. Потом обвел лучом фонарика остальные стойла, перелез через деревянную ограду и пошел к дому напрямки, через лужок. А в это время черный леопард не сводил с него глаз. Свернув на запад по неширокой, утоптанной дикими сви- ньями тропинке, леопард миновал густые заросли маккии и вынырнул из лесу на краю распаханного поля. Он пересек поле, пролез под двойной оградой примерно в полукилометре от опушки леса и направился к спасительной стене деревьев, высившейся впереди, но тут его встревожил движущийся глаз фонарика Каннингема. Он спрятался в густой и высокой траве кикуйю возле конюшен и смотрел, как свет фонарика проса- чивается изнутри сквозь щели и дырки от выпавших сучков в дощатых стенах, оставляя на земле полосы и пятна; потом ясно стали видны ноги и трость Каннингема, отбрасывавшего длин- ную тень на стену конюшни. Один раз луч резанул его прямо по глазам, а стукнувшая дверь конюшни заставила напряженно припасть к земле. Двуногий медленно удалялся, и леопард пошел за ним, скрываясь в тени деревянной ограды, неслышно ступая по мягкой траве. Налетевший ветер швырнул на лужайку первые капли дождя — откуда-то из тьмы; годовалые жеребята, играя, выбежали было на свет фонарика, взбрыкивая и подбрасывая копытами комья земли, но вдруг испуганно бросились врассыпную и метнулись назад, в загон, нервно всхрапывая и лягаясь. Каннингема охватила тревога; он внимательно смотрел на лошадей, оза- даченный их поведением. Что-то их явно испугало, и явно не свет его фонарика, потому что чуть раньше они мирно стояли за оградой, когда он шел в конюшню. Он еще раз обвел лучом^ света лужайку, лошадей, и тут ему показалось, что какая-то темная тень мелькнула в воздухе и исчезла за деревянной оградой, перед которой лошади остановились как вкопанные, беспокойно вглядываясь в непроницаемую тьму — уши торчком, хвосты нервно подрагивают. Каннингем смотрел на них, пока они не успокоились и не начали снова беззаботно пастись. Он еще раз посветил фонариком вокруг и быстро пошел к дому. Оказавшись наконец в ярко освещенном холле, обнаружил, что запыхался и руки у него дрожат. Он быстро приготовил кофе и плеснул в стакан немного чистого виски, потом включил транзисторный приемник, чтобы послушать сводку погоды. Его беспокоил самолет Дафни. «Да это просто какая-то собака!— громко сказал он себе самому.— Ну конеч- но, это собака Миллера, черт бы ее побрал!» И решил утешить себя, представляя, как эта проклятая собака удирала от его рассерженных лошадей. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Будильник разбудил Тернера в пять утра, и он услышал стук дождя по рифленой железной крыше. С наслаждением пришлепнув ладонью трезвонивший будильник, он немного полежал на спине, прислушиваясь к тихой пульсирующей боли в тяжелой голове и испытывая облегчение оттого, что нет необходимости вылезать из постели. Ветра не было, и дождь падал с небес ровными мощными струями, которые конечно же уничтожат все оставшиеся следы и гончим придется тяжко. Он глянул на часы и со вздохом сел. Потом включил элект- рический чайник и снова присел на краешек кровати, зажав виски большим и средним пальцами. Потом все-таки встал и полюбовался на себя в зеркальце для бритья. Он даже губы поджал, когда его голубые, налитые кровью глаза глянули на него из зеркала. Нос показался ему слишком длинным, а подбородок зарос отвратительной щетиной. Что ж, пока этот черный людоед жив, идею заповедника для леопардов можно похоронить. Однако же у людей память короткая, и если проявить разумную осторожность, то в бу- дущем идея эта, возможно, обретет новую жизнь. Жаль, что на этих гончих надежда плохая! Впрочем, их все равно не позволят держать здесь до бесконечности в ожидании един- ственного шанса. Отравить леопарда тоже вряд ли удастся, это совершенно очевидно, как и заманить в ловушку. Какую-то пользу могут принести его фотоустановки; битва будет напо- ловину выиграна, если удастся достаточно четко определить наиболее часто посещаемые этим зверем места в огромном, занимающем сотни квадратных километров лесном массиве, изрезанном ущельями и оврагами. Но чем больше он раз- мышлял на сей счет, тем определеннее приходил к выводу, что вся эта затея почти наверняка будет просто потерей вре- мени, тогда как история с леопардом быстро развивается и поимка зверя стала уже поистине «истерической необходимо- стью». Мартин Бота сообщал, что необычайно увеличился приток местных жителей, желающих заявить об исчезновении родственников или друзей. Сколько из них в действительности погибло из-за нападения хищников, догадаться невозможно — всем известно, как беспечно ведет себя большинство людей,— однако у Тернера больше не осталось сомнений: соседство чер- ного леопарда смертельно опасно, куда опаснее, чем казалось ему прежде. Проанализировать собственное отношение к этому зверю ему было гораздо труднее. Спасая собственную жизнь или жизнь другого человека, он конечно же застрелил бы леопарда не задумываясь. Ну а если бы он увидел его с рас- стояния, скажем, метров в пятьдесят и находясь в безопасном укрытии? Что ж, возможно, тогда он не справился бы с ис- кушением и помедлил еще секунду-другую, чтобы хоть нем- ного полюбоваться столь редким животным. Интересно, а этот черный уже спаривался? Здорово, если да, ведь тогда есть надежда, что хотя бы один детеныш из помета тоже будет черным! А лично для Тернера лес без столь редкостного зверя безусловно стал бы беднее. А не сочувствует ли он часом этому черному людоеду? Да, это так, к чему лукавить. Ведь не по собственной злобе леопард убивает людей: во всем виновата цивилизация, в очередной раз пришедшая в столкновение с дикой природой,— ведь это человек, защищая свое имущество и благосостояние, и выдуманная человеком техника сделали леопарда калекой. Тернер пил дымящийся кофе, по-прежнему сидя на кра- ешке кровати. Он думал об ужасном конце Майка Превальски. В конце концов, это же не просто дурной сон. Рано или поздно пришлось бы повернуться к случившемуся лицом. Но единственное, что он пока мог сделать,— это оплакивать Май- ка от всей души, вспоминая его таким, каким он был в те дни, когда Тернер еще только поселился в своей пещере: живым, подвижным и всегда готовым помочь. При мысли о пещере ему тут же вспомнился пляж рядом с нею, та ночь, фосфоресцирующее море, теплое тело Джин, мягко прижав- шееся к его груди... Он надеялся, что эти воспоминания при- несут пусть мимолетное, но забвение, однако они принесли лишь тоску и ощущение одиночества, тщетности всех его усилий. Казалось бы, та ночь обещала столь многое, однако же обещания обернулись ничем, чередой мягких, но реши- тельных отказов. Впервые ему пришло в голову, что у Джин есть кто-то другой. Невидящими глазами он уставился за окно, на толпившиеся вокруг деревья, забыв о чашке в руке, под- несенной к губам. Он изо всех сил пытался найти ключ к загадке поведения Джин и не находил его. Спать больше не хотелось. Тернер оделся; в голове у него несколько прояснилось, мысли крутились вокруг огромной клетки-ловушки, которой хотел воспользоваться Майк Пре- вальски. В целом это была отличная идея, которую подпортила всего лишь одна ошибка Майка, стоившая ему жизни. Но ведь повторять чужую ошибку совсем не обязательно; более того, если четко следовать тому плану, который уже начал складываться у Тернера в голове, можно, видимо, поймать черного леопарда живым. Клиф приготовил себе завтрак — тарелку кукурузных хло- пьев и яичницу,— налил еще кофе и позвонил Полу Стандеру, как только стрелки часов сошлись на цифре семь. Дождь сперва стал тише, потом совсем прекратился, оставив после себя полосы тумана, рваными клочьями проплывавшие над верхушками лесных деревьев внизу, в долине, и стоило дождю перестать, как сразу грянул утренний хор птиц — запели и заорали соловьи, иволги, попутай и где-то вдали журчанием ручейка откликнулась шпорцевая кукушка-кукаль. С помощью рабочих лесничества Пол Стандер разобрал клетку и еще до полудня перевез ее в небольшую мастерскую на окраине Книсны, а ближе к вечеру усовершенствованная клетка была готова. В принципе она выглядела почти так же, как и прежде, разве что стала чуть длиннее и внутри у нее была устроена еще одна маленькая клетка из проволочной сетки, в которой как раз хватало места для сидящего человека. Они обсудили идею соскальзывающей двери в малой клетке, которую можно было бы захлопнуть одновременно с большой дверцей-ловушкой в тот критический момент, когда леопард войдет в клетку, однако эту мысль они отвергли на том ос- новании, что вторая автоматически захлопывающаяся дверца лишь увеличит возможность того, что все устройство может не сработать,— Тернер сам должен дернуть за проволоку, когда нужно будет привести в действие спусковой механизм дверцы в большой клетке. — А если ты заснешь? — спросил Пол Стандер. — Ну уж нет, спать я не собираюсь. — Ведь если ты заснешь, тебе конец,— не унимался Пол.— Если, конечно, этот леопард вообще явится, когда мы уста- новим эту штуковину. — Да придет он, придет! Но боюсь, ему сперва понадобится заполучить еще одну жертву. — Знаешь, ты ведь можешь потерять сознание или просто окаменеть — ну шок, понимаешь, или еще что-нибудь такое... — Страх, ты хочешь сказать,— ухмыльнулся Тернер.— Ладно, согласен, установим дополнительный надзор. Но спусковым ме- ханизмом я буду управлять сам, вручную. Нельзя рисковать; он не должен уйти, даже если почует что-нибудь не то. — Но ведь тебе будет довольно трудно определить, когда именно следует дернуть за проволоку,— продолжал размыш- лять вслух Пол.— Если дверца упадет, когда он еще не совсем войдет в клетку, и заденет ему хотя бы задние ноги, он ведь непременно вывернется и молнией выскочит наружу. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Когда ливень наконец прекратился и деревья стряхнули с листьев плащи из водяных струй, потревоженные налетевшим ветром, леопард вылез из своего теплого логова, устланного палой листвой, и потянулся. И в черной тишине промокшего леса, под спутанными зарослями, в которых леопард залег накануне, послышался звук, напоминавший шуршание жес- ткой материи — это хищник неторопливо начал вылизывать себя от плеч до хвоста шершавым, как терка, языком. Потом он перебрался через странную голую возвышенность — здеш- нее основное шоссе — и бежал рысью только потому, что там не было спасительного подлеска; он вовсе не боялся тех ре- вущих чудовищ, которые там водились. Снова войдя в лес, он легкой походкой двинулся по старой, заросшей травой дороге под деревьями, освещенными косыми лучами встаю- щего у него за спиной солнца, которое было похоже на зо- лотисто-медовый шар. На одном из каменистых уступов в речном ущелье, на нагретой солнцем скале, он постоял, по- нюхал воздух и землю вокруг, а потом повернул назад, чтобы спуститься к реке в другом месте: здесь была метка, остав- ленная другим самцом-леопардом. Прямо внизу временами просвечивала водная гладь — это была главная река равнины, простиравшейся между мысами-близнецами, где она казалась узкой черной лентой; река, извиваясь, спускалась с гор и в верховьях была похожа на ожерелье из черных или янтарных заводей, соединенных узкими протоками, а на самом верху представляла собой просто ручеек с высокими, крутыми, за- росшими лесом берегами и почти исчезала в глубине соб- ственного русла. Добравшись до верхних границ плато к по- лудню, леопард начал спуск к реке. Ближе к воде стали по- падаться большие деревья и древовидные папоротники; донесся запах влажной земли и реки, а потом показалась и сама река. Он напился в пятнистой тени от нависших над водой ветвей, стоя на узкой полоске белого речного песка, намытого течением. На этом бережке после бурного дождя еще остались хлопья пены, хотя вода уже спала. Потом он уселся на скале, освещенной солнцем, и снова старательно вылизал себя. Когда он изгибался, чтобы достать до плеча и бока, становился виден старый шрам — узкий, серый, неровный, ручейком стекавший со спины, единственный изъян на его безупречной блестящей шкуре. Леопард весь лоснился, и мех его отсвечивал серебром в солнечном свете, когда он напрягал или расслаблял мускулы массивных передних лап. Некоторое время он посидел непод- вижно, расслабившись и с весьма рассеянным видом; глаза его от удовольствия превратились в зеленоватые щелки; он незаметно покачивался, убаюканный солнечным теплом и лас- ковым жур*чанием реки. Где-то на склоне ущелья вожак стаи бабуинов, спускав- шихся к реке, уловил острый запах леопарда — тот специально оставил отметку на стволе сухого дерева,— издал тройной рез- кий лающий крик, и ему откликнулось эхо. Глаза леопарда тут же раскрылись, уши дрогнули, а длинный черный хвост нервно заметался по скале; он встал, выгнул спину и выпустил длинные белые когти, так что пальцы на передних лапах рас- крылись веером. Он один раз лениво лизнул лапу у самого основания когтей, а потом, словно ему надоело прихораши- ваться, уставился вниз, на реку, так и забыв опустить лапу, но все же неторопливо втянув острые как бритва когти. Потом он резко повернулся и, чуть прихрамывая, пошел по течению реки вверх, вместе с ней сворачивая то вправо, то влево, в зависимости от преграждавших ему путь валунов и кустов, и больше уже не останавливался, пока не добрался до любимой заводи Джин Мэннион, которая давно уже сюда не приходила. Отсюда было километров восемь до того места, где леопард спустился к реке; родной скалистый выступ с пещерой был теперь всего в трехстах метрах, на вздымавшемся в небо утесе, а усадьба Мэннионов — чуть дальше, за округлым холмом, на другом берегу реки. Леопард три или четыре раза принимался лакать черную речную воду, но делал это как-то лениво, словно всего лишь пробуя ее. Голова его коротко подрагивала, когда он обню- хивал пахнувший мятой подлесок вокруг. Изящно переступая с одного камня на другой, он миновал полоску влажного песка, потом, топорща усы и чуть приоткрыв пасть, обследовал ствол ближайшего дерева. Он выглядел совершенно спокой- ным, а легкие повороты головы и чуть подрагивавшие, сто- явшие торчком уши свидетельствовали о миролюбивом инте- ресе к окружающему. Он медленно поднимался по лесистому склону, на ходу все пробуя и обнюхивая, и наконец остано- вился у дерева с гладкой белой корой, на которой видны были глубокие длинные борозды коричневато-зеленого цвета, мед- ленно зараставшие молодой корой после нанесенных ранений. Здесь леопард поднялся на задние лапы, вытянулся во весь рост, выпустил когти и стал царапать передними лапами ствол, вытягиваясь в струнку и стараясь достать как можно выше, напрягая каждый мускул под лоснящейся шкурой. Потом он лениво съехал по стволу вниз, оставив на коре свежие зеленые борозды, веером сходившиеся у корней дерева, и сонно по- моргал глазами, ибо в морду ему вдруг ударил пробившийся сквозь листву луч солнца, а потом спокойно уселся и вылизал основания когтей и пальцы на передних лапах. В лесу слышалось то смолкавшее, то возобновлявшееся пение какой-то одной птицы, солнце было в зените, и леопард, более не останавливаясь, двинулся вверх, перебрался через каменистую осыпь у знакомого утеса, с деланным равноду- шием слушая пронзительный писк рассыпавшихся в разные стороны даманов, и поднял голову, лишь оказавшись прямо под нависшим выступом, где чуть выше, среди распластав- шихся на скалах алоэ, был вход в его старое убежище. Леопард весь подобрался, перестал помахивать хвостом, поднял его трубой, потом вдруг резко опустил и, словно хвост подтолкнул его, одним прыжком взлетел метра на три вверх. В пещере обра- зовалась подстилка из бурых опавших листьев, занесенных сюда ветром; еще леопард обнаружил высохший помет генетты, а в самом дальнем углу, у холодной песчаной стены,— норки муравьиных львов. Он тщательно обследовал свое логово, убе- дился, что опасности нет — ни следов другого леопарда, ни порывистого шипения африканской гадюки, ни изогнувшего хвост скорпиона,— и лишь тогда рухнул с довольным ворча- нием на бок. Весь день черный леопард проспал и проснулся, отдохнувший и полный сил, когда нестройный хор из лесных долин — голоса птиц, насекомых, лягушек — возвестил приближение ночи, черными волнами, точно прилив, быстро затоплявшей ущелья и склоны гор, стараясь успеть поглотить даже последние от- блески света на вершинах. При слабом голубоватом свете луны, которая была в пос- ледней четверти, леопард поднялся по каменистой горловине позади своего логова и, пройдя по самому краю пастбища, приблизился к поселку, где жили рабочие с фермы Кампмюл- лера. На лающих собак он внимания не обращал, однако держался в тени, приглядываясь к каждой хижине; зрачки его зеленых глаз сильно расширились. Лишь в одном домишке светились окна, и он повернул именно к этому дому, отчасти потому, что со светом у него ассоциировалось присутствие двуногих существ, а также потому, что именно оттуда доно- силось больше всего звуков, свойственных тем, на кого он сейчас охотился. Были, впрочем, и другие звуки, знакомые, но для леопарда бессмысленные: бренчание гитар, пиликанье губных гармошек и жестяной перезвон маленьких металли- ческих барабанов. Их все приносил дувший с запада ветерок от дома Джин Мэннион, находившегося примерно в кило- метре отсюда. Леопард обошел хижину кругом; все его чувства были напряжены до предела; припадая к твердой, вытоптанной земле, он принюхивался к двери и окнам. Сделав три круга, он разочарованно потянулся и попытался лапой поймать по- лосу света, вместе с запахами лившегося сквозь щели в зак- рытых ставнях. Никакой перемены в количестве звуков не произошло, и, в последний раз обследовав территорию, а заодно и курятник с сараем, леопард повернул прочь и дви- нулся по ветру на восток, сосредоточиваясь теперь на новых звуках, раздававшихся впереди, на незнакомой дороге. Теперь он активно расширял свою территорию, на ходу помечая ее на протяжении всех одиннадцати километров пройденного пути: на тропах и проселочных дорогах, у фермерских домов и амбаров, у рабочих поселков и хлевов, где отдыхал скот, начинавший догадываться о его присутствии, лишь когда он уже прошел мимо. Он не обнаружил никаких следов других леопардов — ни самца, ни самки. Вскоре после полуночи, вновь спустившись сквозь густой лес к реке, он пошел по тому следу, который должен был вывести его к морю. К этому времени он прибавил еще сотню квадратных километров к своей территории; это была ничья территория, и на ней в изобилии водилась та особая дичь, на которую он теперь охотился. Из небольшого горного ручейка, зажатого крутыми скали- стыми берегами, река, соединившись с другими ручейками, превращалась в неторопливо извивавшуюся по плоской зеле- ной равнине, покрытой возделанными полями, ленту, а потом, миновав невысокие песчаные дюны, впадала в море. Вдоль ее берегов, у основания старых, заросших кустарником дюн, росли ивы и дубки, а дальше, по мере того как речная вода из-за морских приливов становилась солоноватой, появлялись рощицы местных белых африканских орехов, огромные стволы которых бледно светились в лунном свете, точно волшебные Попадались и мимузопсы, искривленные, с темными ветвями, растущие над самой водой. Это была незнакомая леопарду местность, обладавшая особым, буйным нравом и весьма от- личная ото всего, что ему до сих пор доводилось видеть Он шел по песку и легко мог определить, как много суетится вокруг всяких мелких и крупных зверьков, в том числе и таких, которые были известны ему только на слух. В этой суете и смешении запахов он различал острый запах дикобраза и диких свиней в зарослях темно-зеленых мимузопсов и слы- шал короткое блеяние бушбоков, явно учуявших леопарда. Потом он поднырнул под ограду из колючей проволоки и оказался на лугу, заросшем сочной травой, где в одном углу стояло неглубокое озерцо — точно сверкающее серебряное зеркало в раме из тростника. Здесь он прилег на брюхо и как следует напился. Воздух был влажный, трава насквозь пропи- тана водой после недавнего мощного ливня. Леопард понюхал перья, оброненные филином, и потревожил парочку желто- клювых уток, которые, хлопая крыльями, поднялись в воздух и исчезли во тьме. Он тщательно обследовал все озерцо по периметру, и в каждом заливчике при приближении зверя тут же смолкал хор лягушек, а за его спиной раздавался снова, и в нем сливались хриплые голоса жаб и звенящие, оглуши- тельные вопли квакш, переходящие в ультразвук. Завершив обход, леопард двинулся назад тем же путем, каким пришел сюда,— снова пролез под колючую проволоку и потрусил вдоль дороги, на развилке свернув налево. Вся его повадка свиде- тельствовала об осторожности и любопытстве одновременно: места были новые, и он то и дело поднимал голову и пос- матривал вверх и по сторонам. Дорогу быстро застилал голубой предрассветный туман, и все звуки вокруг постепенно меняли свой характер. Высоко над головой перекликалась, пересме- ивалась стая древесных ибисов, потом они улетели; один раз пронзительно крикнул африканский воинственный орел; и вдруг закукарекал петух, словно разбуженный и встревожен- ный этим криком. Услышав петуха, леопард остановился и зашипел, прерывисто нюхая воздух. Теперь он шел очень ос- торожно, все время принюхиваясь; жилье двуногих оказалось именно там, где он и предположил по петушиному крику,— сразу за поворотом: три домика, окутанных облаком знакомых запахов. Один из двуногих как раз шел по дороге прямо к нему, босые ноги неслышно ступали по песчаной колее, а следом вился слабый запах табака. Леопард, притаившись в тени и припав к земле, наблюдал за человеком расширивши- мися глазами; возбуждение в нем росло, и, совершив прыжок, он приземлился среди росших прямо над дорогой колючих кустов. С дороги его заметно не было, однако же сам он отлично видел белевший на ней в предрассветных сумерках песок и приближавшегося человека. У поворота, где обрыв над дорогой был наиболее крутым, леопард прыгнул, и жертва его лишь захрипела, рухнув на землю под тяжестью огромного зверя. Не прошло и минуты, как глаза двуногого вылезли из орбит и безжизненно остекленели. Леопард почувствовал пос- ледние судороги жертвы, чуть ослабил хватку, проглотил слюну и облизнулся. Потом встал во весь рост, постоял над непод- вижным двуногим, озираясь по сторонам, моргая глазами и брезгливо слизывая с морды следы крови, и, удовлетворенный тем, что добычу его никто не оспаривает, еще раз обнюхал жертву с головы до ног, аккуратно взял зубами за плечо, приподнял, тряхнул и понес в лес, высоко подняв голову и напрягая мощную шею, чтобы обвисшее тело почти не каса- лось земли — слегка волочились лишь ноги и одна рука. Первую трапезу он устроил у корней огромного мимузопса; потом большую часть дня отдыхал, забравшись высоко на дерево, среди хитросплетения ветвей, под темно-зеленым по- логом листвы. Здесь он, по крайней мере, был абсолютно не заметен снизу; листва, в тени казавшаяся почти черной, черные ветви и кое-где на этом фоне пятнышки солнечного света — со всем этим его лоснившаяся, отливавшая серебром шкура почти сливалась. Он три дня не уходил далеко, пока не съел добычу почти целиком, разве что спускался порой к реке напиться; и ничто не тревожило его, пока не появилась пара барсуков- медоедов; болтая, шипя друг на друга и хихикая, они закру- жили возле объедков, готовые драться, и леопард, зная, что это соперники серьезные, уступил, хотя и задал им небольшую трепку на прощанье, в результате которой самка полетела кувырком и вернулась не сразу, однако же осталась совер- шенно невредимой благодаря своей толстой, свободно болта- ющейся на костях шкуре. Черный леопард отправился назад тем же путем, каким пришел сюда. Темное, затянутое тучами небо, без конца брызгавшее дождем, осталось равнодушным к его возвращению, вот только в каждом доме по очереди начинали лаять собаки, когда он проходил мимо, и лай долго не смолкал вдали. Еще до восхода он снова оказался в долине между мысами-близнецами и нырнул мимо пахнувшей выд- рами скалы в гущу древовидных папоротников, дикой фуксии и диких гранатов, в знакомую тишину, нарушаемую лишь журчанием воды и еще кое-какими слабыми звуками, слу- жившими ему отличным указателем направления. За лесом пастбище на склоне холма, заросшее густой тра- вой, было чуть окрашено желтым светом восходящего солнца и пахло овцами. Леопард подлез под ограду, практически не коснувшись проволоки, и тут же почуял запах собаки; осо- бенно сильный во влажном воздухе, он был смешан с арома- тами сада. Здесь земля была мягкой, и, бесшумно ступая по ней, он направился прямо к дому, который молчаливо застыл на вершине холма, точно выход горной породы. Он прошел по траве хорошо знакомой лужайки, ощутил чуть затхлый запах плавательного бассейна и на всякий случай попробовал воду. Потом немного задержался, обнюхивая полотенце, за- бытое на спинке стула, и пару сандалий на траве рядом, а потом медленно обошел вокруг дома, поглядывая на окна и двери. Однако же по виду его — высоко поднятой голове, сто- явшим торчком ушам и неторопливой беспечной походке — сразу можно было догадаться, что в данный момент он охо- титься не собирается. Почувствовав запах собак на псарне, он обошел их стороной и неторопливо тем же путем двинулся назад; и только снова войдя в лес, он услышал истерический лай собак, в котором слышалась смертельная тоска и неуве- ренность в себе. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Джин стояла на балконе аэропорта не столько для того, чтобы помахать на прощанье брату, сколько за тем, чтобы посмотреть, как с пронзительным звуком самолет разбежится по взлетной полосе и грациозно подпрыгнет в небо, оставив позади серо-коричневый шлейф дыма. Она уже очень давно не была в новом здании аэропорта, так что, проехав для этого шестьдесят километров, решила и остаток дня провести по возможности приятно. Главная улица в Джордже была шире, чем в Книсне, и выглядела более городской; вдоль тротуаров нескончаемой ве- реницей тянулись магазины и фешенебельные бутики. Она купила узкие, кремового цвета штаны в обтяжку, зашла в роскошный цветочный магазин, а потом выпила чаю со сдоб- ными булочками, сливками и медом. Джин быстро шла по тротуару чуть покачивающейся раз- машистой походкой — длинноногая, широкобедрая — и, за- метив, с каким восхищением на нее смотрят мужчины, вдруг подумала о том, чего все это время сознательно избегала даже в мыслях. Она не сразу сумела отпереть машину — никто ни- когда не запирал свои автомобили в Книсне — и, все-таки наконец сладив с ключом, посмотрела на часы. Джон должен был уже прилететь в Кейптаун. Его не будет четыре дня, и два из них он проведет в Стелленбосе, на ферме их двоюрод- ного брата. Ну и, без сомнения, повидается с той девушкой, у которой волосы цвета меда,— как ее там, Бренда? или Бар- бара? нет, Белинда! А сама Джин на четыре дня полностью предоставлена себе. Она оттягивала поездку брата, сколько могла, воспринимая ее как особо сильное средство для соб- ственного исцеления, но не слишком все же уверенная, что и это средство поможет. В предвкушении своего недолгого одиночества она волновалась заранее, и сердце у нее билось сильнее, чем обычно. За последние две недели она почти не видела Клифа Тернера, однако же он звонил по крайней мере раза четыре — дважды он разговаривал с Джоном и дважды с нею, когда Джона дома не оказалось. Однако она всегда была совершенно уверена, что именно ее голос он и надеялся ус- лышать. Во время их довольно бессвязных и длинных разго- воров оба очень осторожно обходили любую тему, способную намекнуть на то, что произошло во время вечеринки в пещере. Джин даже испытывала угрызения совести по поводу соб- ственных тогдашних лживых обещаний; она прекрасно пони- мала, что даже если сбросить со счетов все остальное, включая ночное купанье в светящихся волнах под полной луной, то их отношения с Клифом — это огромный бутон прекрасного цветка, который только и ждет, чтобы распуститься, но рас- цвести он должен исключительно по ее воле! В машине она думала о Саймоне, и то ли потому, что она была далеко от фермы и связанных с ней воспоминаний, то ли потому, что давно уже подсознательно отвела ему совсем иной, хотя и не менее важный участок в своей душе, она обнаружила: впервые эти мысли не причиняют ей боли. Вряд ли Саймон мог бы захотеть, чтобы она в память о нем дала обет безбрачия и навеки осталась одна. Она понимала, что настоящих причин винить себя у нее нет. И все-таки чувство вины не проходило. Она ехала медленно, пытаясь смотреть на побережье как бы чужими глазами, и видела, что красота этих мест не нуж- дается в преувеличенно громких похвалах. Эти края точно специально были созданы для свадебных путешествий, для каникул, для отпуска. Первый же длинный песчаный пляж, обрамленный отвесными скалами, вспыхнул перед ней жел- тым, точно крыло бабочки, песком. Дорога в очередной раз спустилась к морю. Бесконечные волны прибоя, синие с бе- лыми гребнями, окутанные дымкой зеленоватого тумана, на- бегали на берег, где толпились, словно обнимая изгибы пес- чаных пляжей, дома с черными и красными крышами, сейчас постепенно пустевшие, поскольку лето подходило к концу. За дюнами, на лесистых берегах солоноватых озер, было полно кемпингов, на черной, отливающей голубым в вечернем свете воде виднелись мачты яхт, множество желтоклювых уток и лысух, розовыми всплесками мелькали стаи фламинго. Вот и еще одна черная река, текущая к морю через леса и горы, и огромный открытый эстуарий самой Книсны. Через двадцать минут она будет дома! В воротах фермы Джин поговорила с Генри, их управляющим, удостоверилась, что все в порядке, и решила встретиться с ним завтра с самого утра и осмотреть всю ферму. Она медленно ехала по красной грунтовой дороге, что вилась среди пастбищ, и смотрела по сторонам, но не с удов- летворением, какое испытывает фермер, оглядывая свои уго- дья и отмечая, что земля покорна воле хозяина и дает прек- расные плоды, а хмурясь, печалясь, отчего лицо ее с высокими скулами, решительным подбородком и слабо золотившейся в закатных лучах кожей казалось особенно прелестным. Она закусила губу и остановила машину у дороги, где в загоне среди уже высокой, по колено, юной ржи было несколько молодых кастрированных шотландских бычков. Джин выско- чила из машины и встала, чуть расставив ноги и держась руками за верхний слой проволочной .ограды. Черные безрогие бычки выглядели тучными, шкуры у них лоснились, и Джин порадовалась, что ни на шаг не отступила от установленного Саймоном графика их кормления. Он всег- да говорил, что это слишком важное дело, чтобы доверять его интуиции Генри и его весьма неопределенному календарю. И все же она страшилась будущего, своей неспособности стать действительно безупречным фермером, чего всегда хотела раньше. Она понимала, что упрямые кислые почвы вельда, сейчас скрытые под своим зеленым экзотическим покровом, будут день заднем, безостановочно восстанавливать свои права и владения, а гусеницы и жуки будут продолжать свои бес- конечные нашествия; а Генри, того и гляди, опять напьется невесть с чего и надолго исчезнет — разбираться с домашними неурядицами; Саймон же никогда больше не вернется. И Джон уже отслужил свои два года в армии и теперь должен поступать в университет, уж об этом-то она непременно позаботится, хотя бы во имя покойного отца; но вот даже ради Саймона она вряд ли сможет всегда жить на ферме одна и заниматься сельским хозяйством, фермерством, как это сделал бы он сам. Она не ощущала в этой земле неподвижности, как и оконча- тельной точки в своей жизни. На фоне закатного неба медленно проплывала бесцветная и беззвучная вереница птиц. На дамбе у запруды отчетливо вырисовывались силуэты гусей, вспыхивая белым в последних солнечных лучах. В небе постепенно гасли багровые краски, и Джин понимала: в этот вечер она прощается с Саймоном. Снаружи дом казался темным и тихим. Она постояла на крыльце, прислушиваясь к хору лягушек и сверчков, грянув- шему с новой силой, и ощущая тоскливое одиночество. Потом выключила свет на крыльце, вошла в дом и заперла за собой дверь. На мгновение задержалась у телефона, решительно от- вернулась и пошла на кухню, твердо намереваясь приготовить себе ужин повкуснее — омлет с петрушкой и, может быть, со спаржей. Потом налила себе вина и включила приемник. Посмотрев телевизор, Джин долго плескалась под горячим душем и наконец отправилась в спальню, забралась в постель и доставила себе редкое удовольствие — почитала лежа, прих- лебывая" горячее молоко, и выкурила сигарету. Потом она отложила недочитанный триллер — ей хотелось почитать еще, но почему-то было немножко страшно, совсем чуть-чуть, и почему-то казалось, что этот черный леопард ходит поблизости, рядом с домом, и тогда она выложила на столик у кровати электрический фонарик и старый кольт Саймона, автомати- ческий, 38-го калибра. Такие пистолеты она помнила по ста- рым фильмам о чикагских гангстерах: длинный ствол, воро- неный затвор, тупой курок и магазин, полный блестящих патронов, отсвечивающих бронзой. Впрочем, кольт был в от- личном состоянии и вполне мог ей пригодиться. Было уже около двенадцати, когда она наконец выключила свет. Неко- торое время она полежала в темноте, потом заставила себя снова включить свет у кровати, встать и запереть дверь в спальню, а также закрыла и заперла оба окна, выходившие на лужайку перед домом, откуда видна была долина, похожая сейчас на черную пропасть. На единственном незакрытом окне справа она защелкнула ограничитель, оставив щель сан- тиметров пятнадцать, через которую лился ночной воздух, пахнувший влажной землей и травой; луны не было, стояла полная тишь, только вдали плыли, затихая, крики чем-то потревоженных хохлатых ржанок. Поток холодного воздуха медленно стекал по склону холма, над истоптанным овцами пастбищем, неся с собой росу, спо- собную с первыми лучами солнца превратить паутину в брил- лиантовое ожерелье. Эта воздушная река была насыщена раз- личными ароматами: в ней чувствовался легкий запах грибов, характерный для ранней осени, и резкий аромат зреющих апельсинов, и запах псины, смешанный с теплой прелой вонью собачьих подстилок. Вода в бассейне, пахнувшая химией, и кисловатый запах дыма говорили леопарду только о том, что здесь определенно живут двуногие существа, в этом мрачном приземистом доме на вершине холма, выкрашенном пепель- но-серой краской, с белыми оконными проемами. Дом был виден издали. Однако лишь один-единственный запах доми- нировал для леопарда надо всем остальным, точно запах крови: так пахла одежда, волосы, руки человека, и лишь этот запах вызывал у него желание приоткрыть пасть, лизнуть, попро- бовать языком и зажмуриться от восторга. Черной тенью, более густой, чем окружавший его предрассветный мрак, он плыл, точно переливаясь в иную форму, когда подныривал под проволочную ограду или пересекал распаханное поле. Вскоре он ступил на поросший короткой травой двор, но, поскольку собачий запах все усиливался, помедлил и сменил направление, как бы унося собственный запах с собой. Теперь он двинулся вокруг дома, чтобы умолкнувшие было собаки не учуяли его снова. Потом остановился у одного из окон, приподнялся, положив лапы на подоконник, и поднял уши, прислушиваясь к звукам внутри затихшего дома; он слышал ритмичное металлическое позвякиванье, означавшее стук ча- сов, достаточно громкое и похожее на биение сердца, мурлы- канье холодильника и тихое — таким может быть только ды- хание живого существа — дыхание его спящей жертвы. Угол приоткрытой кухонной двери как бы выступал из темноты, и оттуда проистекал ручеек теплого воздуха. Леопард вошел в дом очень осторожно, нервно подрагивая усами, припадая к полу каждый раз, когда нерешительно опускал лапу на не- привычно холодные плитки пола. Зрачки его в полной темноте кухни расширились до предела, и он внимательно разглядывал окружавшие его предметы, воспринимая их, однако, как некие единообразные выступы и формы. Главными же для него были показания усов и языка, которые отмечали все: различие в температуре у пола и потолка, мягкость ковров и, наконец, то, что его добыча находится в данный момент менее чем в двух метрах от него, за дверью. Обычно спавшая очень крепко, Джин немного удивилась тому, что проснулась еще до рассвета; в спальне стоял серый полумрак. Часы со светящимся циферблатом показывали чуть больше половины пятого, и сердце у Джин почему-то стучало как бешеное. Она понимала, что ее, должно быть, разбудило что-то необычное, но не осмеливалась даже подумать, что в дом мог залезть грабитель — ничего страшнее она и вообразить себе не могла,— и лежала неподвижно в темноте, с широко открытыми глазами. Когда она снова услыхала этот осторож- ный шорох, даже не шум, а просто нечто, свидетельствовавшее о том, что в доме кто-то есть, то прислушалась и услышала отчетливо глухой удар по полу, очень похожий на то, как стучит хвостом ее сиамский кот, когда он с важным видом, мурлыча, призывает обратить на него внимание, прохаживаясь возле кресла или стула и постукивая подрагивающим хвостом по ножкам. Однако сейчас кот крепко спал у нее в ногах, а все остальные здешние кошки обычно ночевали в амбаре с люцерной, если не было слишком холодно. Она припомнила, что, как всегда, оставила кухонную дверь незапертой, так что, может быть, это просто кто-то снял обувь и стукнул башмаками по полу. Теперь голова у нее работала абсолютно четко; не зажигая света, она нащупала на столике у кровати свои часы, зажигалку, будильник и, наконец, рукоять пистолета, медленно подтянула пистолет к себе и села в кровати, прижимая оружие к груди вместе с одеялом. Вдруг совсем рядом раздался низкий, переходящий в ут- робное рычание вой; она вздрогнула от неожиданности и ле- денящего страха; пистолет в ее руках задрожал, сердце бешено забилось. Сиамский кот, соскочив с постели, тоже выл дурным голосом где-то под кроватью — это был жуткий звук, но его, по крайней мере, можно было легко определить. Джин дышала с трудом, сердце билось так, словно выталкивало воздух из легких короткими мучительными толчками. Перепуганный насмерть кот тихо стонал под кроватью на одной и той же пронзительной ноте, потом его стон перешел в негромкое сиплое рычание, потом стал громче, и эти дикие звуки не- выносимо действовали ей на нервы. Когда вой кота несколько стихал, Джин изо всех сил напрягала слух, стараясь понять, что происходит в доме, однако ничего расслышать не могла, и через некоторое время, казавшееся в темноте бесконечно долгим, дыхание ее немного успокоилось, она разжала пальцы и выпустила теплую рукоять пистолета, стараясь хоть немного размять затекшую кисть руки. Она слышала легкое шуршание собственных ногтей по простыне, и где-то далеко голоса ржа- нок, и тиканье будильника рядом, и даже слегка удивилась, что слышит все это, такое знакомое. А потом снова эти ус- покаивающие звуки неожиданно смолкли, и опять она ощу- тила рядом угрожающее присутствие кого-то страшного и жи- вого в темноте. В ней словно вдруг пробудилось некое дав- ным-давно уснувшее чувство, способное приоткрыть ее душе дверцу, за которой прячутся ужасные духи из далекого прош- лого, смертоносные ветры ледникового периода, фырканье пещерного медведя у заваленного каменными глыбами входа в жилище человека или дыхание самого страшного из коша- чьих — саблезубого тигра. Все эти кошмары теперь оказались рядом. От страха у нее пересохло во рту, по спине и по плечам побежали мурашки; теперь она отчетливо понимала, что может стать чьей-то добычей, жертвой, загнанной в угол и одинокой перед лицом смерти, как и все прочие жертвы, чьи кости еще сто тысяч лет назад обратились в прах. Однако сопение за дверью было вполне реальным, как и тихое царапанье мягкой лапы. Кот под кроватью снова хрипло завыл, вой его перешел в пронзительный вопль; дверь заск- рипела, зашаталась, а затем вдруг все стихло и довольно долго в бесконечно продолжавшейся ночи, которая начинала уже сменяться серым рассветом, не было слышно ни звука, лишь присутствовало не имеющее названия ощущение разделенной с кем-то судьбы в последние мгновения перед смертью. Джин была в полуобморочном состоянии, когда ручка двери вдруг резко опустилась, поднялась, и в дверь ударили с такой силой, что казалось, вот-вот сорвут ее с петель. Дверь загрохотала, и дом откликнулся на этот стук мертвящей тишиной страха. Тошнотворно-пустое серое время тянулось для Джин невы- носимо долго. Хотя теперь она, по крайней мере, знала, что это конечно же не человек и, разумеется, не генетта, не Ди- кобраз и не удравшая из загона собака, которые могли заб- раться через открытую дверь в кухню в поисках объедков. Разум отказывался принимать то, что говорили ей чувства, хотя из головы не шла страшная картина: огромное черное чудовище стоит на задних лапах у двери в ее спальню и пытается достать ее, словно она всего лишь загнанная в угол мышь. В тишине комнаты, постепенно отмечая, что серые сумерки сменяются неярким рассветом, Джин вдруг вспомнила о пи- столете и что было силы оттянула назад затвор. Хорошо сма- занный кольт громко щелкнул, и, кажется, щелчок этот разом пробудил всех собак — вся свора истерически залаяла в трид- цати метрах от дома, на противоположной стороне вымощен- ного плитами двора. Джин чувствовала под пальцами тяжесть и холод стали, однако левой рукой еще раз проверила, взведен ли курок. Все ее внимание теперь было сосредоточено на приоткрытом окне, на его ощутимо светлеющем во мраке прямоугольнике, похожем на театральную сцену, однако пу- стую, пока еще без актеров. Она уже не чувствовала опасности слева от себя, у двери. Опасность переместилась куда-то, но все еще была ощутима, притягивала к себе мысли Джин, ее зрение и слух, и она, казалось, выходит через кухонную дверь наружу, медленно обходит дом, пересекает лужайку и приближается к окну, приоткрытому навстречу дыханию свежего воздуха. И тут по- ставленное на ограничитель окно зазвенело, в щель целиком протиснулась огромная, могучая передняя лапа и повисла, словно ощупывая мрак спальни крючковатыми когтями, бе- лесо поблескивавшими в темноте, точно ночные бабочки. Лапа казалась совершенно отдельной от самого тела хищника; потом Джин увидела голову леопарда — округлую, черную, плавные линии которой нарушали лишь стоявшие торчком уши,— и нажала на спусковой крючок. Пистолет неловко подпрыгнул у нее в руке, в застывшей тишине комнаты оглушительно прогремел выстрел, и, слыша сквозь этот грохот собственные жалобные рыдания, она выстрелила снова, крепче сжав кольт обеими руками, и, как следует прицелившись, стреляла до тех пор, пока голова в окне не исчезла и не стало видно лишь белое небо. Услышав наконец, что отчаянно и жалобно плачет, она заставила себя замолчать, почувствовала в воздухе запах кордита, и ее чуть не стошнило. Собаки по-прежнему исте- рически лаяли, но теперь уже не выли; а потом, как всегда на заре, тихонько запела малиновка, и тогда Джин снова тихо заплакала, с такой силой вдохнув наконец воздух полной гру- дью, что стало больно. Заря все разгоралась, и вот желтый солнечный луч коснулся угла платяного шкафа, а она все продолжала сидеть с пистолетом на коленях и старалась не дышать. Глаза ее довольно долго ничего не различали в полумраке комнаты: столько времени они были прикованы к светлому прямоугольнику окна. Наконец она сумела разглядеть, что уже седьмой час. Ее служанки, Дина и Сьюзен, скоро должны, как всегда впопыхах, влететь на кухню и начать обмениваться сплетнями за кофе. Голова у Джин все еще отказывалась работать как следует. А что, если леопард притаился где-нибудь возле дома и ждет? Девушек непременно нужно предупредить, но это означает, что она подвергнет страшной опасности себя. Телефон за запертой дверью спальни, в гостиной. Нужно по- быстрее связаться либо с Клифом Тернером, либо с Полом Стандером. Теперь-то она понимала: они ничуть не преуве- личивали опасность! Джин, сжавшись от страха, вспомнила, как этот леопард поджидал Майка Превальски и как убил его среди бела дня, тот не успел даже ружье схватить, не то что выстрелить. Она вспомнила, как ее раздражали постоянные предупреждения Клифа о том, что купаться в лесной заводи опасно .. Солнце начиначо заливать своими лучами спальню; вдалеке послышался визг циркулярной пилы. Джин вдруг по- думала, что вполне могла и попасть в леопарда хотя бы один раз. А вдруг он лежит мертвый за окном и пуля прошила ему голову? Нет, придется все-таки вылезти из постели! И причина нашлась важная: она сгорала от любопытства и даже чуточку забыла о страхе. Джин медленно подошла к окну, крепко зажав в обеих руках пистолет со взведенным курком. В своей прозрачной ночной рубашке она казалась почти нагой и со- вершенно беззащитной, однако была исполнена решимости целиться как можно точнее и по возможности убить зверя. Свет солнца и утренняя бодрость быстро рассеивали парали- зующий ужас ночных видений, порожденных ее воображени- ем, а далекое, неумолчное и в высшей степени прозаическое гудение пилы лишь способствовало восстановлению привыч- ного мироощущения. Она подошла к окну вплотную и наклонилась, привстав на цыпочки; ей стала видна стена до самой земли, однако за окном ничего страшного не было, и она, не почувствовав ни разочарования, ни облегчения, открыла окно и, высунувшись наружу до предела, внимательно осмотрела двор и лужайку перед домом, а также раскинувшийся на склоне холма розарий, стараясь заметить малейшее движение притаившейся там чер- ной тени. Ничего не обнаружив, Джин решила пока прервать наблюдение за окрестностями и сделать следующее: отпереть дверь спальни, пройти на кухню и запереть дверь на улицу, потом позвонить и выйти на улицу, чтобы предупредить слуг. К этому времени, собственно, предупреждать уже вряд ли будет нужно: она сумеет практически убедиться, что зверь ушел. Джин быстро натянула узкие штаны, надела рубашку и сандалии, а потом, вспомнив о собаках, все еще беспокойно подвывавших, решила, что они смогут помочь ей, да и осве- щенный солнцем двор за окном, казалось, не сулил опасно- стей. Сердце колотилось так, что пистолет у нее в руках вздра- гивал в такт его ударам. Джин перемахнула через подоконник, спрыгнула в траву и побежала к собачьему загону. Собаки со всег ног с лаем бросились наружу, обежали дом, влетели, утробно рыча, в гостиную и снова вылетели во двор. Джин позволила им бегать туда-сюда по крайней мере минуту, а потом снова позвала их и заперла. Потом медленно прошла в кухню, оттуда — в темную гостиную со спущенными што- рами, положила пистолет рядом с телефоном на столик и позвонила на коммутатор. Связь была плохая, и она еле слы- шала голос Клифа, однако ей сразу стало намного легче, хотя по-настоящему она разббрала лишь несколько слов: «Стой где стоишь, закрой все окна и двери, запрись, я сейчас приеду». Вскоре она услышала за спиной голоса своих цветных служа- нок, которые страшно удивились, когда она сперва втащила их в дом, а потом бросилась запирать окна и двери. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Тернер и Стандер в своих штанах и куртках цвета хаки и в грубых башмаках выглядели не к месту в роскошной спальне с пуфиками, коврами и позолоченной мебелью. В оконном стекле было аккуратное отверстие от пули, причем стекло вокруг даже не потрескалось. — Ты промахнулась всего на ширину ладони,— объявил Тернер.— И вот здесь тоже чуть в него не попала.— Он указал на расщепленную выстрелом оконную раму. Потом глянул на потолок и улыбнулся: — Ладно, об этом мы просто помолчим. Она показала ему язык и шутливо толкнула в плечо. У крыльца стоял грузовичок, нагруженный какими-то ме- таллическими и проволочными конструкциями; рядом трое помощников Тернера в голубых форменных куртках пялили глаза на страшно возбужденных служанок. — Это что, какая-нибудь ловушка? — спросила Джин. — Да,— ответил Стандер.— И мы думаем, что она срабо- тает. Очень надеемся. — Да, тебе здорово повезло,— проговорил Тернер и поло- жил руку Джин на плечо.— Я отлично понимаю, чего это стоило, но ты молодец, вела себя мужественно и очень смело! Хогя вообще-то это был один шанс из миллиона. — Ну да, смело! — Джин покачала головой.— Видел бы ты! Да меня чуть не стошнило от страха! За кофе они рассказывали, как будут ставить клетку, какова будет «приманка» и как должна сработать дверь-ловушка, и очень старались, чтобы звучало все это как можно легкомыс- леннее. Но Джин была в ужасе: — Клиф, ты не можешь! Нет, это невозможно! — Но он же меня не достанет! Даже если очень захочет. Так что это совсем не опасно. И я вовсе не собираюсь корчить из себя героя, уверяю тебя. Но пока никому не говори о нашей затее. Мы действуем по собственной инициативе, и, если ничего не получится, нам могут здорово намылить шею за то, что мы сразу не позвонили и не заказали гончих с провожатым. Но нам кажется, эти гончие снова его упустят, уж больно здесь много оврагов. В общем, завтра все будет ясно. Сегодня Пол на ночь останется здесь и будет поддерживать со мной связь, а утром тебе, возможно, захочется пригласить нас по- завтракать. Клетка была слишком громоздкой, чтобы нести ее в глубь лесной долины, так что они установили ее на прогалине, неподалеку от того места, где Джон Эвери и Кампмюллер некогда поставили свой самострел. К полудню все было готово. В половине шестого Клиффорд и Джин на полчаса остались вдвоем: Стандер повез троих рабочих домой, в Книсну. Они смотрели вслед грузовичку, пока тот не скрылся за отрогом холма, потом молча вернулись в дом. В прохладной затененной гостиной Джин подошла к окну, Клиффорд последовал за ней, обнял за плечи и ласково сказал: — Ужасно тебе досталось! Ты уж прости меня, ладно? Когда она обернулась к нему, он наклонился и губы их встретились — сперва нерешительно, словно пробуя друг друга на вкус, словно продлевая миг первого поцелуя при ярком свете дня, с ясными головами, а потом все настойчивее, пока сдерживавшие их преграды не рухнули; теперь помеха была только одна: те полчаса, за которые успел вернуться Пол. Птицы в лесах на побережье четко соблюдают свой график, пением отмечая рассвет и угасание дня. Люди воспринимают их пение как проявление некоего абсолютного порядка, без- мятежности, но все же есть в нем и нотка грусти: ведь долго еще после того, как умрут и будут похоронены бесчисленные слушатели этих песен, сами песни будут звучать по-прежнему, равнодушные к жизни людей, точно голос живого единства, вечного, бессмертного, а потому способного смеяться даже над собственным бессмертием. По утрам первыми просыпа- ются попугаи; словно шумные дети, они будят всю лесную страну. После них раздается хор певчих птиц — малиновок и капских дроздов, а потом вступают кукушки, сорокопуты, пеночки, бородатей и райские птички—мухоловки — голос каждой вступает в свою очередь,— и все это мелодично венчает ария соловья, искусного чревовещателя, радующегося встаю- щему солнцу. Вечером птичий концерт происходит более тор- жественно и звучит иначе, чем возбужденное и суетливое приветствие утренней заре: ведь грядущая ночь всегда таит неведомые опасности. Вечером первыми поют кукушки — три-четыре застенчивых родственницы с похожими голосами, однако же каждая на свой лад; потом вступают сорокопуты и самые нежные из певчих птиц — малиновки; короткий этот концерт вскоре смолкает, и наступает тишина, в которой слышны только крики сов. Клиф в своей тесной клетке прослушал птичьи выступления с начала и до конца; кроме того, где-то рядом слышался крик маленькой антилопы дикдика, звавшего подругу, а еще ближе встревоженно вопили хохлатые ржанки, потом с шумом унес- шиеся прочь. Клиф встревожился, сразу представив себе хищную черную тень, теперь едва различимую в сгустившейся тьме. Совы мрачно гукали вокруг; он снова и снова вспоминал Майка Превальски, так что пришлось даже заставить себя думать о чем-то другом, абсолютно несущественном. Пистолет Саймона Мэнниона лежал, полностью заряженный и со взведенным кур- ком, рядом с белевшим во тьме термосом. Кольт — отличное оружие в таком тесном пространстве, однако же нужен он скорее для моральной поддержки, ибо выстрел грозил сорвать весь их план; в своих расчетах Клиф даже не принимал пистолет во внимание, но тем не менее отчетливо сознавал, как хорошо, когда в темноте он лежит рядом. Радиопередатчик был гени- альной идеей Пола; работал он отлично. Клиф надеялся, что эти звуки не отпугнут зверя; напротив, они, видимо, даже послужат дополнительной приманкой. — Значит, слышите меня хорошо? — спросил Тернер. По- том вдруг попросил приглушенным голосом: — Отключись-ка, Пол.— Наступила тишина; Джин с Полом выжидающе пос- мотрели друг на друга. Стандер даже вздернул бровь, но тут голос Клифа возник снова: — Все нормально, это пока только дикобразы.— Однако они слышали, как тяжело и взволнован- но он дышит. Потом он сказал: — Ну все, я отключаюсь. Вы по-прежнему хорошо меня слышите? Прием. — Отлично, Клиф! И с интересом слушаем твои коммен- тарии. Тебе следует как-нибудь попробовать прокомментиро- вать игру в крикет. Прием. — Похоже на настоящий оркестр,— сказал Клиффорд.— Тут по крайней мере миллион лягушек проснулся. Может, даже и вам слышно? И еще зуйки орут... Вот послушайте. И подтвердите, что слышите меня, когда я говорю так тихо. Прием. — Мы слышим тебя отлично, и зуйков тоже. Тут вот Джин хочет что-то тебе сказать. Джин наклонилась к микрофону, и Пол передал ей науш- ники. — Привет,— сказала она.— Мы по тебе уже соскучились. Пол очень заботливый, только пьет ужасно много кофе. Все двери и окна в доме закрыты; надеюсь, и ты свои не забыл закрыть? Прием. — Спасибо. Очень мило с твоей стороны,— поблагодарил Клиф. Помолчали, потом он сказал: — Ага? кто-то тут еще рядом зашевелился... Эти дикобразы куда-то спешат...— Он снова помолчал, потом тихо сказал: — Знаете, у меня такое чувство, что он тут, неподалеку... Фонариком пользоваться пока не хочу. Ладно, буду держать с вами связь каждые полчаса, если ничего не случится. Прием. Пол вздохнул и посмотрел на часы. — Наверное, это будет долгая ночь,— пробормотал он.— Можешь чуточку поспать, Клиф, если хочешь. Я тебя разбужу. Обещаю. Джин потянулась и посмотрела на стоявшие на каминной полке часы. Потом подошла к окну и постояла там некоторое время, скрестив руки на груди и гладя во тьму. На всем широком пространстве долины не видно было ни огонька, и на дальней горной гряде тоже: там никто не жил, это уже начиналась территория государственного заказника. Джин представила себя в клетке, рядом с которой бродит черный людоед, и вздрогнула всем телом. — Я посижу с тобой, Пол, хорошо? Мне так спокойнее. Я тут с книжкой на кушетке устроюсь. В половине пятого голос Клифа звучал устало: — Я немного беспокоюсь насчет вспышки, Пол. Когда вспыхнет яркий свет, я могу на секунду зажмуриться и не увидеть его.— Он помолчал.— Как глупо, что я ружье не взял! С него станется — будет лежать рядышком и поджидать, когда я из клетки выйду. Но ты все-таки не приезжай, пока я сам тебе не скажу, а когда приедешь, не выходи из кабины сразу да не забудь захватить с собой свой «магнум», а не дробовик, хотя он, возможно, и не понадобится. Как там Джин? Прием. Предрассветные часы — время отлива в человеческой жиз- ни. А что, если их постигнет неудача? Посыплются обвинения. Особенно если и на этот раз гончие потеряют след зверя. Да и нужно же будет кого-то обвинять, в конце концов. Пол, как и Клиф, тоже понимал это, однако постарался изгнать из голоса даже малейшие отголоски подобных сомнений. — Джин спит. С ней все в порядке. Она тут рядом, на кушетке. По правде сказать, похрапывает, но совсем тихонько. Можешь не беспокоиться насчет вспышки, даже если закро- ешь глаза; ты его и сквозь зажмуренные веки отлично увидишь, уверен. Прием. Голос Клифа вдруг превратился в едва различимый свис- тящий шепот: — Он здесь! Точно! Бродит вокруг клетки. Оставляю при- емник включенным. — Джин,— требовательно, однако тоже шепотом позвал Пол, забыв, где находится; потом окликнул ее громче. Она мгновенно проснулась и тут же оказалась с ним рядом.— Слышишь? Он оставил приемник включенным. Нет, ты слы- шишь, как там орут зуйки? Мечутся, наверное, прямо у Клифа над головой. Он говорит, что леопард совсем радом. Не понял, правда, с чего он это взял; возможно, просто игра воображе- ния, но я все-таки решил тебя разбудить. — И правильно сделал! — Знаешь, он беспокоился, что зажмурится и ничего не увидит, если сработает вспышка. — Какая вспышка? — Разве я тебе не говорил? Мы прикрепили светочувстви- тельный элемент прямо на клетку. И сантиметров на семьдесят ниже — одну из его фотокамер. Если при появлении леопарда вспышка сработает, то это будет означать, что зверь практи- чески уже вошел в клетку и Клифу нужно немедля опустить дверцу. И, как если бы слово «дверца» послужило магическим заклинанием, в радиоприемнике послышался оглушительный треск, потом голос Клифа — точнее, невнятные вопли — и громче всего ужасное рычание крупного зверя, который с грохотом бился о металлическую решетку. — Есть! Попался! — задыхающийся голос Тернера срывал- ся.— Господи, ну и зверь! — Это прозвучало с восторгом и ужасом одновременно.— Ну и красавец, черт побери! Голос его снова потонул в рычании, от которого, казалось, дрожит даже трубка в руках Пола, и громком лязге железной клетки. — Все в порядке! Стенки достаточно крепкие! — Тернер уже орал, не то испытывая облегчение, не то чуть истеричес- ки.— Теперь можешь приезжать, Пол, только держись от него подальше и направь на клетку фары. Джин и Пол молча уставились друг на друга, готовые тут же бежать на помощь Клифу. Снова послышался более тихий, но по-прежнему остервенелый рык, потом Клиф совсем тихо сказал: — Ах ты бедняга! — Голос его сорвался от волнения, и он отключил связь. Джин и Пол обнялись. Джин смахнула с ресниц слезы. Потом они вместе бросились к грузовику. Ехали в полном молчании, напряженно ожидая, что предстанет их взору. Пол лишь один раз обронил: — Да, он явно переволновался. Фары выхватывали из темноты неровные извилистые ко- леи, и наконец перед ними открылась поляна, такая знакомая Джин, но теперь выглядевшая совершенно иначе в предрас- светном полумраке и лучах фар, скользящих по траве. Клетка была отчетливо видна на дальнем конце прогалины. И хотя она поблескивала металлом, но все же отчего-то казалась уди- вительно хрупкой, ненадежной, особенно когда они, раньше чем ожидали, увидели яркие зеленые огни широко раскрытых глаз леопарда, которые тут же погасли, стоило зверю шевель- нуться. Когда Стандер выключил мотор, они посидели молча и совершенно неподвижно, потом он тихо сказал: — Клиф был прав. Это самый прекрасный зверь, какого я когда-либо видел. Леопард тоже молчал; он метался по клетке, низко опустив голову, плотно прижав уши, и его огромные мускулистые лапы, завораживающе поблескивая, мелькали за прутьями и железной сеткой ловушки. — Ты лучше останься здесь,— сказал Пол. Джин только кивнула. Стандер медленно вылез из кабины и осторожно обошел машину кругом, потом, избегая попадать в луч света, двинулся на помощь Клифу Тернеру, который начал потихоньку, на четвереньках, выбираться из ловушки через дверцу малой клет- ки. Леопард взвыл, зарычал и снова всем телом ударился о клетку, а потом лег на землю, тяжело и хрипло дыша — такого звука Джин никогда прежде слышать не приходилось. Она глубоко вздохнула и наконец расцепила стиснутые пальцы. Оба мужчины уже подошли к машине с ее стороны. Слов ни у кого не было. Она посмотрела на Клифа Тернера, осо- бенно худого и измученного в этом сумеречном свете, и он показался ей далеким, незнакомым и почти прекрасным со своим узким продолговатым лицом и прямым крупным носом. — Ну, Пол,— спросил он,— что мы будем с ним делать? Что с ним теперь станется? Пол поскреб подбородок и сказал медленно, тихо, словно вынужденный сообщить неприятное известие: — Отпустить мы его не можем, верно? Но, по-моему, они захотят его убить. Клиф помолчал, потом возмутился: — Но ведь существуют и другие способы? Эх, голова у меня совсем не работает, черт побери! — Он снова помолчал.— Тебе, наверно, в такой темноте не видно — у него ведь одной ступни почти целиком нету. — Ну передо мной-то можешь его не оправдывать, Клиф. Впрочем, так или иначе, на исход дела это не повлияет. Никто не захочет рисковать и везти его в такую даль — в заповедник то есть. Кто здесь на это пойдет? Нет, это слишком опасно. К тому же еще хотя бы одно нападение леопарда на человека где бы то ни было — и из принявшего решение о его перевозке сделают отбивную котлету. — А если в зоопарк? — предложила Джин. — Это возможно,— согласился Пол.— Тут, по-моему, ни- чего предосудительного нет. Оба посмотрели на Клифа, и Пол сказал: — Да ладно, старик, выше нос. Пошли, надо бы отпразд- новать это событие; ведь нам просто фантастически повезло! Слушай, а ну-ка вспомни: кем там был тот старый профессор? Уильяме, кажется? Уж он-то, конечно, не откажется взглянуть на этого зверя. Вот вам и отсрочка. Клиф вдруг заговорил: — Да, ты прав. Это можно попробовать. Только придется не спускать с него глаз: здесь скоро соберется добрая половина местных жителей. И не сомневаюсь, как взвоет старина Япи, требуя немедленного суда Линча или чего-нибудь в этом роде. Тернер позвонил директору департамента прямо домой в Кейптаун в семь утра и даже слегка удивился тому, с каким облегчением и восторгом было принято его сообщение; он передал трубку Полу Стандеру, и тому тоже досталась значи- тельная доля похвал. Затем Тернер позвонил домой доктору Уильямсу, застав того практически в дверях, и с облегчением положил трубку, услышав, что его предложение принято и представляется Уильямсу вполне понятным. Теперь он мог надеяться, что при посредничестве директора департамента и доктора Уильямса будут наведены нужные мосты. Потом они связались с начальником лесничества, с полицией и наконец уселись завтракать, уплетая яичницу с беконом, поджаренный хлеб, варенье и кофе. Они не успели еще встать из-за стола, как начали подъ- езжать машины. Первым на сцене появился Кампмюллер. Когда они повели его к ловушке, Тернер прошептал: «Пари держу, он скажет: «Какая отвратительная тварь!», и когда Камп- мюллер действительно сказал эти слова, добавив: «З-угай «Мус!»1, то никак не мог поверить, что широкие улыбки мужчин и смех Джин никак не связаны с удачной охотой. Все утро без конца подъезжали новые машины — чиновники из департа- мента, полицейские во главе с Мартином Ботой, довольно ухмылявшимся и не выпускавшим изо рта трубку, представи- тели окружного административного совета, мэр Книсны, ве- теринар из Книсны, местные фермеры, два репортера, просто любопытствующие представители многочисленных цветных семейств... Всем было очень важно собственными глазами увидеть зверя-убийцу, однако Клиф и Пол вздохнули с об- легчением, когда наконец прибыл большой, специально обо- рудованный грузовик из заповедника и на нем трое мужчин в форме. Де Вильерс, руководитель прибывших и приятель Клифа, был явно потрясен видом огромной черной кошки. Теперь сотрудники заповедника в зеленовато-бурой форме смогли образовать уже нечто вроде барьера вокруг клетки и дать зверю немного отдохнуть от любопытных зрителей и собственных сердитых бросков на неподатливую сетку; он без конца рычал, вся морда у него была окровавлена, и передние лапы тоже. Де Вильерс присел у своей черной сумки с медикаментами, быстро приготовился, подошел к самой клетке и, опустившись на колени, выстрелил жидкостью из шприца прямо в широко разинутую рычащую пасть, находившуюся всего сантиметрах в пятнадцати от его лица. Леопард с такой силой всем телом ударился о стенку, что клетка затряслась, а Де Вильерс вздрог- нул и опустил голову. Однако выпущенная из шприца жид- кость попала в цель, и теперь оставалось только ждать. Не- которое время наркотик, казалось, не действовал совершенно: леопард по-прежнему беспокойно метался по клетке, затем движения его стали более вялыми, неуверенными, будто у него под ногами колебалась земля, он начал пошатываться и Черный дьявол (афр.). спотыкаться, как пьяный, голова странно подергивалась, гла- за упорно смотрели в одну точку, словно пытались разглядеть кого-то, однако не видели ничего, кроме страшных и неотв- ратимых призраков. Когда леопард медленно соскользнул на землю у одной из стенок клетки, люди были уже наготове и, схватив слабо и беспорядочно размахивавшего лапами зверя за хвост, высунувшийся наружу, подтащили зверя поближе и удерживали его за этот толстенный черный «канат» ровно столько, сколько Де Вильерсу потребовалось, чтобы всадить шприц в тело леопарда. Когда подняли дверцу ловушки, по толпе пролетел громкий стон ужаса, и люди поспешно отступили, толкаясь и споты- каясь, хотя возникшая было легкая тревога быстро сменилась добродушными шутками и смехом, когда из клетки вылезли наружу четверо мужчин, пошатывавшихся под тяжестью зверя. Передние лапы леопарда все еще подрагивали, разгребая воз- дух, словно он медленно плыл куда-то. Потом его опустили на пластиковую простыню, прикрыв от яркого солнца широко открытые немигающие глаза. Теперь наконец можно было спокойно его измерить, ощупать и осмотреть. Затем леопарда поместили в деревянный контейнер, заперли, попрощались, и грузовик, подняв облако пыли, пустился в обратный путь, оставив позади последних зрителей, которые тоже потихоньку потянулись по домам. А Клиф Тернер и Джин, исполненные сознания выполненного долга, вместе с Полом Стандером вернулись на ферму. Клиф, совершенно одетый, однако босиком, крепко спал на постели Джин и проснулся, разбуженный резким звоном будильника, не в силах сразу понять, где находится. Он вык- лючил будильник и заметил рядом с ним чашку чая и записку, написанную рукой Джин: «Ушла к заводи; если хочешь, при- ходи туда тоже», и в самом низу голубого листочка стоял один маленький крестик. Клиф сел, одним глотком выпил чуть теплый чай и обулся. Интересно, а где Пол? На улице было жарко, стояла та самая жара, какая довольно часто наступает в марте, точно в пос- ледний раз напоминая о прошедшем лете, но во влажном воздухе чувствовалось приближение грозы, над горами висели черные тучи. С каждым шагом, спускаясь по склону холма к реке, он чувствовал себя все бодрее, точно не просто отдохнул, хорошенько выспавшись, но и сбросил давившую на него огромную физическую и моральную тяжесть. Джин лежала на поросшей лишайниками, залитой солнцем скале посреди заводи, казавшейся светлым светящимся пятном на фоне почти черной воды. Клиф разделся и вошел в воду; ноги и бедра сразу стали золотисто-желтыми, потом янтар- ными, а потом совсем пропали из виду в темной речной глубине, и когда вода мягко коснулась своей прохладной рукой его шеи, он молча поплыл к Джин. Она смотрела на него, опустив подбородок на руки и улыбаясь, а когда он метрах в десяти от скалы развернулся и поплыл назад, встала, длин- ноногая, грациозная, и сама бросилась в воду, догоняя его. Для пары черных орлов-яйцеедов, круживших в воздушном потоке высоко над землей, эта заводь казалась крохотным черным окошком в зеленом море растительности, однако же движения пловцов встревожили птиц, они развернулись на своих огромных, похожих на широкие весла крыльях и про- неслись по широкой нисходящей дуге над заводью, так что величественная тишина вокруг на мгновение наполнилась сви- стом ветра в дрожащих перьях. Орлы разглядели внизу соеди- нившиеся головы двух людей и полетели прочь, отведя от них свой взор и внимательно обследуя дальние склоны горы. Их тени быстро промелькнули, никем не замеченные, по огромной, полной извечных тайн лесной стране, раскинувшейся внизу.